Пол Картледж - Спартанцы: Герои, изменившие ход истории. Фермопилы: Битва, изменившая ход истории

Те, кому не импонирует мысль об, образно говоря, прорывающихся мидянах, как, например, в нацистской Германии до и во время Второй мировой войны, для чего был использован извращенный образ Спарты, или о гибели ни за грош (как, по мнению многих, было в случае только что закончившейся мировой войны), возможно, обратятся с облегчением к раскопкам, которые производились Британской школой в Афинах между 1924 и 1928 годами. В 1926 году в районе театра под акрополем землекопы извлекли из-под земли голову и торс обнаженного воина, высеченные из великолепного белого мрамора с острова Парос в Кикладах. Один из греческих рабочих тотчас по вполне понятным причинам нарек статую «Леонидом», и это прозвище укрепилось за ней. Однако это название, несмотря на всю его привлекательность, лишь подобие правды, но не сама правда.

В оригинале полная статуя являлась частью комплекса, а не отдельно стоящим объектом, ряд фигур был, вероятно, прикреплен к цоколю храма, где эта статуя представляла героя или мифического бога, а не смертного человека. Даже покойный спартанский царь — «семя полубожественного сына Зевса» (т. е. Геракла), как позже дельфийский оракул называл потомков и преемников Леонида, не удостаивался подобного изображения. Кроме того, датируется она, по самым свежим мнениям экспертов (естественно, несколько субъективным и неточным), скорее периодом до, а не после 480 г. Это означает, что если скульптура действительно воспроизводит Леонида, то она должна быть портретом живого царя, однако тогда еще не существовало чего-либо подобного так называемым скульптурным портретам где бы то ни было в Греции, не говоря уж об антииндивидуалистической Спарте с ее общинным духом.

Через год после обнаружения «Леонида» в Спарте шотландский поэт (Дж.) Норман Камерон (1905–1953) опубликовал захватывающий ответ на любой упрощенческий панегирик героизму спартанцев при Фермопилах, озаглавленный «Феспийцы в Фермопилах»:

Камерон не мог устоять и не обыграть двойной смысл слова « thespians », поскольку так иногда называют актеров в честь некоего Феспия, предполагаемого основателя афинской трагической драматургии второй половины VI в. до Р.Х. Однако вопрос о самопожертвовании феспийцев в Фермопилах был крайне серьезным и имел почти столь же долгую историю. Он начинается с бессмертной версии Похоронной речи Фукидида, произнесенной Периклом по поводу афинян, павших в первый год (431–431) Афино-пелопонесской войны. Говорят, что Перикл противопоставил афинское и спартанское проявления мужества. В принципе, его утверждение сводилось к тому, что, в то время как афиняне приняли решение быть храбрыми патриотами сознательно и добровольно, спартанцев просто принудили к этому, в том числе промыванием мозгов.

В недавнем прошлом, начиная с 30-х годов XX в., эта тема много раз поднималась, особенно в риторике идеологических войн, холодных и горячих, между «свободным миром» и разными вариантами «тоталитарных» и авторитарных режимов. Она не лишена оснований, но, как я стремился показать, переоценивает различия между Афинами и Спартой и недооценивает то, в какой мере также и в Спарте был возможен выбор и велись дискуссии об основных принципах и просто о боевых решениях.

Стихотворение Камерона заканчивается риторическим вопросом:

Что ж, на самом деле, очень многое: сегодня, например, существует официальный мемориал семистам феспийцам наряду с памятником спартанцам в самих Фермопилах. Но мы должны со всей откровенностью добавить то, чего не сказали феспийцы Камерона: пожертвовав семью сотнями, они, похоже, пожертвовали абсолютно каждым феспийцем, который мог позволить себе экипировку гоплита — все сто процентов корпуса гоплитов против всего четырех процентов со стороны спартанцев. Отрезвляющая, но также и облагораживающая мысль.

Но вот разразилась Вторая мировая война, и даже разочарованный У.Х. Оден смог слегка вдохновиться Фермопилами в своем постбрехтовском стихотворении «Сначала харч, потом мораль». «Все, что мы просим, — писал он, — это:

Для реального жизненно важного поведения в первые ужасные годы той войны этот простой призыв бледнеет на фоне смысла легенды о Леониде. Леонид и его «три сотни» оказались столь же важными «Немногими» для истории Древней Греции и Спарты, как для британской истории летчики в битве за Британию, которых приветствовал премьер-министр Уинстон Черчилль в 1940 году, и сравнение между ними было очевидным. Вопреки широко распространенному заблуждению, Англия не была единственной европейской страной, в 1940 году все еще активно противостоявшей нацистской Германии и державам фашистской оси. Была еще Греция, как было известно из первых рук Робину Берну, британскому историку классической древности, заброшенному на парашюте в тыл в качестве офицера связи вместе с другими историками. Позже он трогательно посвятил свою превосходную монографию 1962 года Персия и греки «Грекам 1940 года», косвенно напоминая своим читателям, что в то время у Британской империи в Европе был единственный союзник, который еще не был ни под нацистско-фашистским ярмом, ни зависимым от советской империи (тогда еще связанной пактом о ненападении с Германией). Подтекст у Берна заключался в том, что в 1940 году греки, заявив решительное «нет» попытке оккупации страны итальянскими фашистскими союзниками Гитлера, повели себя вполне достойно своих предшественников в Фермопилах 480 года. Тень лорда Байрона безусловно кивнула бы им в знак согласия и одобрения.

Однако не у всех профессиональных историков античности так сияли глаза. К июню 1941 года грекам не удалось предотвратить оккупацию своей страны нацистской Германией, чьи вооруженные силы почти неизбежно вторглись через Фермопилы. Через три года, в критическом 1944 году, когда Греция все еще была оккупирована, вышел примечательный коллективный труд Слава, что является Грецией , дань уважения современным грекам. В своем разделе Маркус Нибур Тод из Оксфордского университета, вопреки соблазну крайнего восхваления ключевой роли спартанцев в освобождении Греции от потенциальных иноземных захватчиков, дал выверенную научную оценку, которая не посрамила бы Геродота [121].