Пол Картледж - Спартанцы: Герои, изменившие ход истории. Фермопилы: Битва, изменившая ход истории

Примерно через четыре года Дж. М. Ганди, последователь архитектора классицизма сэра Джона Соуна, создал «Персидский Портик и место совещания лакедемонян», замечательную двухмерную «реконструкцию» единственного значительного спартанского архитектурного памятника V в. до н. э. Персидского стоа, или портика, построенного предположительно в 70-е гг. V в. Бесполезно добавлять, что воображение Ганди значительно превосходило практические и созидательные возможности древних спартанцев, но любопытная особенность заключается в том, что основной темой для выплеска фантазии на английской архитектурной сцене в особенно мощный и плодотворный момент неоклассицизма послужила скудная в архитектурном отношении почва Древней Спарты.

Такая визуальная и вербальная риторика и греков, и иностранцев в итоге предвосхитила греческую войну за независимость 1821 г., давшую пищу для патриотической литературы, в которой Леонид никогда не оставался без внимания. Героическая и сознательно обдуманная смерть Маркоса Ботзариса вызвала у Байрона аналогии с Леонидом. Эта тема получила дальнейшее развитие в романтико-классической трагедии 1825 г. Мишеля Пиша Léonidas , кульминационный момент которой наступает, когда Леонид произносит яркое пророчество относительно роли воспоминаний о Спарте.

Гораздо более знамениты и памятны строки из Дон Жуана Байрона, из той песни, которую часто называют Греческие острова , где английский лорд надевает маску странствующего поэта, развлекающего греческих слушателей мечтой, «что Греция может быть свободна». Далее приводится отрывок, в котором особо упоминается Спарта и вклад Леонида в эту мечту:

Однако спустя уже утратившее иллюзии столетие прозвучал один из самых мощных голосов XX в. — предостерегающую поправку внес Константин Кавафи:

Тех же, кто не смакует мысль о прорыве мидян и кто не преследуют извращенных целей, для которых нацистская Германия приспособила Спарту и образ Спарты до и во время Второй мировой войны, больше привлечет прекрасный паросский мраморный торс обнаженного воина, выкопанный членами Британской школы в Афинах в районе театра под спартанским акрополем в 20-е гг. XX в. По понятным причинам он моментально, но, увы, ошибочно был назван «Леонидом». Ошибочно, потому что оригинал был частью группы, а не отдельно стоящим объектом, фигуры, вероятно, были прикреплены к основанию храма, и статуя представляла героя или бога, а не смертного человека. Даже потомок «полубожественного сына Зевса» Геракла, подобный Леониду, не удостаивался таких изображений. Кроме того, эта сохранившаяся скульптура датируется, скорее всего, временем до 480 г., хотя, как общепризнано, это субъективная точка зрения. И, наконец, в любом случае это вообще слишком рано для созданного где-либо в Греции того, что правильно называется скульптурным портретом, слишком рано даже для гораздо более индивидуалистичных Афин, не говоря уже о Спарте с ее общинным, корпоративным духом.

Тем не менее именно статуя «Леонид» образует основание современного скульптурного мемориала, воздвигнутого и в Спарте, и в самих Фермопилах. Возможно, не менее трогательна и показательна в этом отношении копия, установленная в Спарте Нового Света, штат Висконсин, в одном из сотен городов США с таким названием. Эта национальная статуя была американизирована всяческими способами, вплоть до некорректной буквы S , украшающей щит. На самом деле, древние спартанцы в боевом строю называли себя «лакедемоняне», а не «спартанцы», и поэтому их щиты были явно помечены греческой буквой «лямбда» (перевернутым V ), а не сигмой.

Леонид остается героем самых массовых средств информации. В 60-х гг. XX в. его имя стояло на первом месте в афише яркого голливудского фильма под названием « 300 спартанцев », и еще сегодня, думается, он заслуживает голливудской трактовки со звездами калибра или, во всяком случае, стоимости Джоржа Клуни и Брюса Уиллиса, которые, как говорят, имели шансы сыграть его в версии Фермопил, основанной на бестселлере Стивена Прессфилда « Огненные врата » (1998). Страницы на сайте с подходящим названием Amazon Web site , посвященные реакции читателей романа Прессфилда, — яркое отражение спартанского мифа в его позднейшем западном воплощении.

Леонид жив! И вместе с ним жива Спарта.

Сейчас больше людей, чем когда-либо, изучают античность — более или менее нелингвистические аспекты классической цивилизации или слушают курсы лекций по античности в университете. Больше людей, чем когда-либо, хотят изучать древние языки. Однако классика не включена, как само собой разумеющееся, в минимум национального плана обучения, предписанного нашим британским правительством для общеобразовательных государственных школ, и в результате все меньше и меньше любой из этих древних языков изучают в средней школе до поступления в университет. Поэтому ощущается постоянная необходимость в университетских преподавателях, таких как я сам, чтобы заинтересовать этим предметом, выполнить своего рода посольскую миссию, обеспечив связь между университетами и школами, а также между университетами и более широкой общественностью. Это то, что французы довольно элегантно и этимологично называют « haute vulgarisation » (вульгаризацией, упрощением), а мы, более прозаичные британцы, — популяризацией. Это, как я понимаю, не процесс упрощения, категорически нет, скорее процесс узнавания: сделать более доступными, более своими корни нашей западной цивилизации, или один из ее стержневых корней, напомнить людям сегодняшней культуры с трехминутным объемом внимания, насколько важно знать, откуда они происходят в культурном смысле.

Иначе говоря, это пример того, что великий немецкий исследователь античности Виламовиц называл «вливанием крови в призраки» античности. Однако здесь, продолжая игру слов, я хочу обсудить очень специфическое «кровопускание». Вообще говоря, как я полагаю, существуют две основные причины стремления продолжать в наше время изучение древних греков. Во-первых, они так похожи на нас — настоящие предшественники во многих фундаментальных культурных отношениях. Во-вторых, по совершенно противоположной причине — они так непохожи на нас, и тоже в фундаментальном отношении. Например, их организованные общественные действия — это не наша относительно бескровная представительская демократия, а их театр и спортивные занятия возникли и продолжали существовать в определенном религиозном контексте. Обычно я предпочитаю обращать внимание на разницу между ними и нами по серьезным научным и историографическим причинам. И делаю это особенно, когда греков используют в качестве наших «предков», чтобы узаконить или дать благоприятное истолкование каким-нибудь современным и довольно спорным обычаям или времяпрепровождению. И вот здесь всплывает горячая в политическом отношении тема охоты. Так или иначе, аналогия Виламовица кажется особенно уместной при изучении древнегреческой и спартанской охоты.