Пол Картледж - Спартанцы: Герои, изменившие ход истории. Фермопилы: Битва, изменившая ход истории

Что интересовало персов в Леванте и Африке, особенно в Египте? Кир II назначил преемником своего старшего сына Камбиза. Он был совершенно не похож на отца. В то время как Кир чествовал даже своих покоренных подданных (возвращенные на родину евреи зашли так далеко, что назвали его «Мессией»), Камбиз страдал от враждебного давления как со своей собственной персидской стороны, так и со стороны греков. Однако Камбиз умер при неблагоприятных обстоятельствах — это могло быть самоубийство или убийство. За его кратким и относительно бесславным правлением последовало междуцарствие, если не вид узурпации. Однако он совершил по крайней мере один значительный подвиг: завоевание Египта. Греческие источники склонны воображать, что он помешался от успеха и в бреду убил египетского священного быка Аписа в прежней столице Мемфисе. Сохранившиеся трезвые отчеты самих жрецов Аписа рассказывают совершенно другую историю. Камбизу было нелегко последовать примеру Кира, как сыну и преемнику Дария Ксерксу было непросто повторить деяния отца. Но Камбизу следует отдать должное за включение Египта в свою империю вместе с финикийцами Леванта, которые после этого составили основную массу имперского средиземноморского флота.

Наше исследование развития Персидской империи до 500 года включает экспедицию Дария в 513 году «к землям за пределами моря», то есть в европейскую Фракию за Черным морем и Босфорским проливом, отделяющим Азию от Европы. Сегодня там существует постоянный Босфорский мост. Дарию пришлось заказать временный понтонный мост из множества лодок, подобный мосту, по которому позже во время той же кампании он пересек Истр (Дунай). Греки любят подчеркивать, что та скифская кампания потерпела фиаско, однако она предположительно добилась поставленной цели. С тех пор новая персидская провинция, европейская Фракия, прочно заняла свое место, охраняя северо-западную границу империи Дария, и тем самым был заложен камень для дальнейшей европейской экспансии в то время, когда и если это будет сочтено необходимым. К 500 году Македония на западной границе Фракии также стала вассальным государством Персии, а персидские требования налогов распространились до границ греческой Фессалии.

А что же другие материковые греки? Именно к ним (если верить Геродоту) обратились мысли Креза в 40-х годах VI в., когда он узнал об угрожающем росте империи Кира на востоке. Он не собирался использовать их военную мощь и сверхъестественную силу их мудрых богов. Предположительно, Крез проверял предполагаемую непогрешимость некоторых греческих пророческих храмов. В этом случае загадку мог разрешить только оракул Аполлона в Дельфах в центральной Греции, «пупе земли». Крез по всей форме обратился к пифии, пророчествующей жрице Аполлона, которая с помощью жрецов-мужчин выдала проверяемое, хотя и чем-то фатально двусмысленное заявление относительно того, как ему следует реагировать на Кира. Ответ в Дельфах торжественно уведомлял его, что, если он перейдет реку Галис, восточную границу своего царства, то разрушит великую империю. Он перешел, но, увы, разрушенной оказалась его собственная империя, а не Кира. Как выяснилось, он не смог добиться никакой поддержки от материкового греческого города, с которым заключил союзное соглашение на том основании, что тот был самым могущественным военным государством в Греции. Этим государством была Спарта.

Геродот рассказывает, что около 550 года Спарта только что подверглась какому-то серьезному потрясению, но теперь процветала как в смысле внутренней политической стабильности, гарантированной мудрыми законами Ликурга, так и во внешних войнах. Геродот действительно был убежден, что Пелопоннес был целиком «покорен» Спартой. Но было одно примечательное исключение. Город Аргос никогда не признавал гегемонии Спарты на Пелопоннесе, не говоря о более обширных участках Эллады. Около 545 года Аргос вызвал Спарту на своего рода тест на главенство с выбыванием: битву между тремя сотнями избранных воинов с каждой стороны. Спарта сначала проиграла, поскольку со стороны Аргоса осталось два выживших на одного спартанца — Офриада. Но в то время как оба представителя Аргоса устремились домой, чтобы сообщить согражданам радостную новость, Офриад поступил так, как с детства учили каждого доброго спартанца-гоплита (тяжеловооруженного пешего фалангиста). Он оставался «на посту» ( еn taxei ) на поле боя. Это позволило спартанцам весьма лицемерно утверждать, что именно они победили в битве воинов.

Независимо от того, насколько правдива может быть эта назидательная история, на самом деле спартанцы и аргивяне примерно в это время действительно устроили полномасштабную битву гоплитов, в которой несомненно и предсказуемо победили спартанцы. Это было достаточной демонстрацией Крезу преобладающей военной мощи Спарты. Хвалебная ода неизвестного времени по поводу победы схватывает сущность того, что можно было бы назвать спартанским «духом Фермопил»: «Для Спарты это не умирание, а бегство от смерти» [8] Palatine Anthology 7.431. Было бы полезно точно установить, когда была написана эта эпиграмма — до или после Фермопил. .

Теперь власть Спарты распространялась до восточного побережья Пелопоннеса, включая на севере Кинурию, иначе известную как Фиреатиду, в неудобном соседстве от собственной территории Аргоса. Но независимо от относительного могущества Спарты у себя дома и вопреки уговорам Креза [9] Например, он принес ценные дары золотым листом для покрытия почитаемой, предположительно деревянной, статуи Аполлона в Форнаксе близ Спарты ( Геродот . 1.69). , спартанцы чтили договор о дружбе и союзничестве лишь на словах и символически. Они от имени Креза послали вестника, или дипломатического посланника, по имени Лакрин, несомненно, достойного и опытного гражданина, к самому Киру, чтобы торжественно посоветовать держать руки прочь от Лидии. Однако Кир, уже находясь в Сардах, презрительно ответил Лакрину:

Никогда еще я не боялся людей, которые выделяют специальное место встреч [agora] в центре своих городов, где они приносят и нарушают клятвы и обманывают друг друга. Если я займусь этим, то им придется говорить о неприятностях на своих дворах, а не в Ионии.

Этот отрывок примечателен по ряду причин. Видимо, в 545 году Кир ничего не знал не только о численности спартанцев (что, как мы увидим, само по себе бросается в глаза), но даже и о самом их существовании. Возможно, это просто драматический прием Геродота, но, может быть, и точное отражение действительности — спасительное предупреждение против принятия слишком эллиноцентрической точки зрения на греко-персидские отношения. Вряд ли Кир говорил это, тем более искренне, например, о вавилонянах.