Пол Картледж - Спартанцы: Герои, изменившие ход истории. Фермопилы: Битва, изменившая ход истории

Слово agora в греческом языке может означать как место дипломатических встреч, так и торговый базар; фактически первое значение предшествовало второму. Однако Геродот вложил в уста Кира общее упоминание о существовании и о важности рыночного обмена в греческом мире вообще, поскольку он добавил, что у персов нет ни одной такой агоры. В каком-то смысле Геродот был в техническом отношении прав, делая такое утверждение о персах, поскольку царская «командная» экономика использовала централизованно контролируемую систему распределения, а не рыночную частнопредпринимательскую для обмена товарами и услугами. Однако было странным заставлять Кира говорить это именно спартанцам, поскольку известно, что они среди всех греков были наименее всех коммерчески ориентированы. Тем не менее, это могло быть частью тонкого замысла Геродота, еще одного способа подчеркнуть незнание великим царем своих противников, которые в заключение истории сыграют ведущую роль в развенчании предсказаний Кира о легкой победе персов над любым греческим сопротивлением, будь то в Азии или, как он намекает, в Европе.

Тогда, в 40-х годах VI в., Спарта не принимала участия в военных действиях против Персии и не будет непосредственно встречаться с персами на поле боя в течение еще шестидесяти лет. Однако, несмотря на то что Кир опрокинул Креза и его азиатских греческих подданных, спартанцы чувствовали себя настолько безопасно на своем «дворе» и столь уверенными в собственной способности отразить удар, что в последней четверти шестого века они, по существу, предприняли только две морские экспедиции. Первая из них приблизилась к Азии настолько, насколько это было возможно, не вступая на сам материк, — так далеко на востоке Спарта никогда не рисковала вести военные действия до Афино-пелопоннеской войны. Она была направлена против острова Самос и его правителя тирана Поликрата около 523 года. Выходки этого пиратского персонажа с его могучим флотом вызвали озабоченность Персии, а также местных самосских аристократов и олигархов, которых тот либо подавил, либо изгнал. Спарта предприняла эту экспедицию совместно с со своим пелопоннесским союзником Коринфом, городом с длительной морской традицией и важной геополитической позицией, который был расположен поперек перешейка, отделяющего Пелопоннес от материковой Греции.

Попытка свергнуть Поликрата закончилась неудачей — ее должное завершение было оставлено персам и их финикийскому флоту, равно как и безопасное содержание их границ на Эгейском море. Тем не менее около 512 года Спарта опять послала морскую экспедицию, но на сей раз против гораздо более близкого греческого противника — Афин. Для Спарты здесь на карту было поставлено превосходство не только на Пелопоннесе, но и во всей южной материковой Греции в целом. Крезу было дано понять, что уже в 40-е гг. VI в. Афины стали ближайшим конкурентом Спарты как военной державы. До того, как это произойдет, оставалось еще тридцать с лишим лет, но за это время политическая ситуация в Афинах изменилась, появилось еще одно идеологическое измерение в конфликте между ними. С 545 года Афины управлялись семейной тиранией, или династией, Писистрата и его сыновей, а тирания приравнивалась к отрицанию права греков на политическую свободу.

Спартанская морская кампания еще раз потерпела неудачу. Но экспедиция, посланная два года спустя, в 510 году, более обычным образом, по суше, проходила совсем иначе. Энергичный спартанский царь Клеомен I, экспансионист и интервент, сверг Гиппия, старшего сына и преемника Писистрата. Более или менее непосредственным следствием прекращения Спартой тирании семьи Писистрата было рождение в Афинах первой в мире демократии, хотя это была демократия древнегреческого образца, весьма отличная от современной. Это было достигнуто посредством реформ 508–507 годов, приписываемых выдающемуся аристократу Клисфену, и вряд ли дало ожидаемый и желаемый спартанцами результат. Вместо проспартанской олигархии им теперь пришлось иметь дело с антиспартанской демократией.

Это было началом идеологической поляризации — спартанская олигархия против афинской демократии, разыгрывавшейся в течение следующей сотни лет и достигшей кульминации в разрушительной Афино-пелопоннесской войне 431–404 годов [10] Спартанцы в конце концов выиграли эту войну, но (еще один парадокс) только благодаря персидским деньгам. Афиняне со своим морским флотом и желанием освободить азиатских греков представляли большую угрозу интересам персов, нежели Спарта. Поэтому, исходя из принципа «враг моего врага — мне друг», сначала два самых северных персидских сатрапа, а затем сын Великого царя Дария I направил колоссальные суммы денег спартанцам, чтобы они смогли создать флот, способный в конце концов нанести поражение афинянам и лишить их контроля над Эгейским морем, особенно над связывавшим его с Черным морем Геллеспонтом. . Более того, бывший тиран Гиппий спешно удалился в более гостеприимные части Азии. Он перешел на сторону персов и стал преданным вассалом Великого царя Персии. Таким образом была выкована цепь между греческой «свободой» и персидской тиранической «деспотией».

Персидская империя была не только огромна — она также была в высшей степени разнородна и сложна. Кир II «Великий» (559–530) и его сын Камбиз (530–522), отпрыски царского дома Ахеменидов, выковали свою обширную империю ценой завоеваний. Однако на долю Дария I (522–486), дальнего потомка, мудро женившегося на дочери Кира Атоссе, выпала задача прочно основать ее на фундаменте сбора податей и бюрократической администрации. Его сын и преемник Ксеркс (486–465) предпринял попытку последовать примеру своего великого отца, расширив империю завоеванием и включением в нее материковых греков, но потерпел жестокую неудачу — прежде всего благодаря спартанцам — и погиб от руки убийцы.

В наших данных относительно могущественной персидской империи и ее взаимоотношений с греками скрывается неустранимый парадокс. Мы можем читать некоторые из официальных хроник самих персов, некоторые из коих я буду обильно цитировать, и можем более или менее точно расшифровать формализованный язык памятников официального искусства Ахеменидов, находящихся в нескольких дворцовых центрах. Но мы не можем обойтись без Геродота, чтобы увязать древнее повествование с контекстом и дать целостное объяснение греко-персидским отношениям в период между 550 и 579 годами. И это несмотря на все его несомненные недостатки как «научного» историка в лучшем современном смысле. Например, хотя он каким-то образом получил косвенный доступ к некоторым важным персидским документам, он никогда не изучал персидского и не знал никакого другого языка, кроме своего родного дорийского диалекта, разговорного греческого и литературного ионийского диалекта, на котором написал свои Истории . Одним из маленьких признаков его одноязычия было глубоко ошибочное этноцентрическое заблуждение, что персидские собственные имена оканчиваются на « с ».