Игорь Волгин - Ничей современник. Четыре круга Достоевского

Как можно догадаться, наглые злодеи пытаются оправдать свое неблаговидное поведение ссылкой на какие-то высшие мистические обстоятельства. При этом они не скрывают, что действуют именем дьявола. В свою очередь «Вельможа Ян» ответствует им как истинный христианин: «…лжета: сотворил Бог человека от земли, составле костьми и жилами и от крове, и несть в нем ничто же…» После чего приказывает повесить своих религиозных оппонентов на дубу.

Всё так, но при чём тут ветошка? Какое отношение имеет этот новейший литературный предмет к давним схоластическим спорам? Чтобы ответить на этот вопрос, следует обратиться к примечаниям, которыми Карамзин снабдил основной текст. В них прокомментирован и упомянутый выше сюжет. Наряду с другими источниками «последний летописец» приводит Ростовскую летопись. Именно здесь возникает интересующее нас слово. И притом в совершенно неожиданном контексте.

Итак: «…говорят волхвы: “Бог мывся в мовнице и вспотився, отёрся ветхом, и верже с небесе на землю”». И Карамзин тут же поясняет: «Ветх то же, что ветошка» [510].

Достоевский читал не только писателя Лажечникова. Он неплохо знал и Карамзина. «История государства Российского» – книга его детства, излюбленный предмет семейного чтения [511].

Правда, трудно предположить, чтобы юный читатель Карамзина простирал своё любопытство до того, чтобы скрупулёзно изу чать обширные авторские примечания к «Истории». Но если бы даже дело обстояло именно таким образом, мы всё же не рискнули бы утверждать, будто «ветошка» Достоевского находится в прямой связи с «ветхом» Ростовской летописи.

Но тут есть ещё один чрезвычайно важный момент.

Соединяя свидетельства различных источников, Карамзин вольно или невольно упустил (или, вернее, не обратил на неё внимания) существеннейшую подробность. Из его текста можно почерпнуть только то, что;

а) диавол, как это утверждают «волхвы», создал человеческое тело;

б) мывшийся в бане (мовнице) Бог отёрся ветхом, который затем был низвержен на землю.

Оба эти события существуют у Карамзина отдельно и никак не связаны между собой.

Между тем можно установить, что «ветх», которым отёрся Бог, и происки дьявола сосуществуют в рамках единого сюжета.

Об этом свидетельствует «Повесть временных лет»:

Они же [волхвы] сказали: «Мы знаем, как человек сотворен». Он же [Ян] спросил: «Как?» Они же отвечали: «Бог мылся в бане и вспотел, отёрся ветошкой и бросил её с небес на землю. И заспорил Сатана с Богом, кому из неё сотворить человека. И сотворил дьявол человека, а Бог душу в него вложил. Вот почему, если умрет человек, – в землю идёт тело, а душа к Богу» [512].

Итак, ничтожная ветошка обретает в летописной интерпретации воистину глобальный онтологический смысл. Она есть та первичная субстанция, из которой возник, если воспользоваться ещё одним крылатым выражением, «гордый человек» – венец творения. При этом человек бывает раздвоен не в силу каких-то субъективных причин: согласно предложенной версии, он как бы двойствен изначально .

Читал ли автор «Двойника» «Повесть временных лет»? Во всяком случае, его знакомство с входившим в круг школьной литературы творением Нестора-летописца не менее вероятно, чем с трудами Лажечникова и Карамзина.

«Повесть временных лет» относит изложенные события к году 6579 от сотворения мира (т. е. 1071 от Рождества Христова). Со дня крещения Руси не минуло и века. Неудивительно, что речи волхвов производят сильное впечатление на ещё не вполне окрепших в «греческой вере» слушателей. Картина, рисуемая «вдохновенными кудесниками», воистину космогонична. Моющийся в бане (нам ещё предстоит выяснить, что это за баня) Бог (разумеется, дохристианский, языческий), вспотев, обтирается ветошкой, которую тут же выбрасывает за ненадобностью. Пропитанный божественным потом обрывок ткани (материя!) отныне предмет не простой, а сакральный. Именно из неё решено сотворить человека – причём, кажется, по обоюдному согласию сторон. Спор между Богом и дьяволом касается лишь технической стороны вопроса. Дело кончается компромиссом: человека телесного (так сказать, по остаточному принципу – из подсобных материалов ) творит дьявол, Бог же вкладывает в дьяволово создание «душу живу». То есть в известном смысле Бог и дьявол выступают здесь как партнёры-творцы. И тот, и другой могут претендовать на обладание правами отцовства.

Надо признать, что авторы этой гипотезы неплохо разбирались в дуализме человека, или, как выразился бы Бахтин, учитывали его амбивалентную природу. В свою очередь, знатоки манихейства с удовлетворением подметили бы отсутствие у Бога каких-то особых преимуществ перед дьяволом, иными словами, равномощность высоких договаривающихся сторон.

Нет, всё-таки не писатель Лажечников вдохновлял писателя Достоевского! В «Ледяном доме» интересующее нас словоупотребление однозначно. «Ветошка» – это ругательство и ничего более. Оно указывает на заискивание перед сильными мира сего, подлость, низость души. Можно ли упрекнуть в этом самоотверженного Макара Девушкина? Или даже господина Голядкина, первого в ряду «подпольных индивидуалистов» Достоевского? Какое касательство к проблеме воскрешения и гибели человека имеет проходное лажечниковское словцо?

Но к этой проблеме напрямую относится драма, изложенная в «Повести временных лет». Бог борется с дьяволом: как сказано в «Братьях Карамазовых», полем этой битвы является сердце человеческое.

Или – весь человек.

Родиона Раскольникова мучит вопрос – не тварь ли он дрожащая? Выражение заимствовано из Корана – из переложенной Пушкиным 43-й суры:

В «Евгении Онегине» присутствует тот же коранический образ:

Согласно дохристианскому языческому мифу, тварный человек произошёл из ветошки. Он в телесной своей ипостаси есть несовершенная – смертная и дрожащая – тварь.

«Человек-ветошка» и «тварь дрожащая» – оба эти определения восходят к нехристианским священным текстам (языческим преданиям и Корану).

Подобные «антиличностные» трактовки человеческой природы неприемлемы для христианства, где человек, созданный по образу и подобию Божию, выступает прежде всего как существо духовное, нравственное, заслуживающее спасения. То есть именно в том качестве, в каком хотел бы трактовать его Достоевский.

Но здесь возникает ещё один мотив.

Очевидно, сотворение человека из ветошки не входило в первоначальные намерения языческого бога. Но он по каким-то причинам (случайная утрата обретшей сакральное значение туалетной принадлежности?) вынужден принять предложенную дьяволом дихотомию. Так достигается раздел «сфер влияния». Человек как целостное творение Божие подменён его полутворением. Ветошка – символ подмены.