Михаил Бойцов - Бог, Рим, народ в средневековой Европе

Во-первых, по своему существу средневековые западные представления и идеи, касающиеся «этнических» различий, имеют мало общего с самими реальными особенностями того или иного сообщества, воображаемыми нами как «этнические» [647] Сомнения первого рода — относительно объективно-онтологического наполнения феноменов этнического и национального — вовсе не новы ( Anderson B. Imagined Communities. Reflections on the Origin and Spread of Nationalism. Rev. ed. L.; N. Y., 1991 (рус. пер.: Андерсон Б. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма / пер. с англ. В. Г. Николаева. М., 2001). . Среди медиевистов и специалистов по истории Нового времени очень многие считают — особенно после нашумевших книг П. Джири [648] Geary P. J. Op. cit. и Б. Андерсона, — что убеждение в принадлежности индивида или группы индивидов к «этносу» и «нации» (как культурному, а не политическому сообществу) есть факт индивидуального или коллективного самосознания, порожденный воздействием на сознание людей господствующих и создаваемых элитами дискурсов, а вовсе не «отражение» в головах людей факта « объективного », онтологического существования «наций» и «этносов». Эти дискурсы были «изобретены», сконструированы (и отчасти унаследованы от Античности) в процессе интеллектуального творчества, в котором были использованы библейские тексты, некоторые дескриптивные клише и мыслительные приемы, восходящие к Древней Греции и Древнему Риму, а также протосхоластические и раннесхоластические новации христианских «виртуозов» [649] Слово «виртуозы» заимствовано у М. Вебера и употребляется в том смысле, в каком о них писал немецкий ученый. . Такими путями и сложились, видимо, средневековые этнические/протонациональные дискурсы, если их понимать и как языки культуры (семиотические системы), и как знаковые системы, переплетенные с соответствующими им формами деятельности (практиками). Насколько исключительной была в этом отношении западноевропейская средневековая культура? Каким образом «стратегии различения» выстраивались и реализовывались в православно-византийских культурах и культурах вне европейского региона?

Во-вторых, не похоже, чтобы представления о natio/nationes, gens/gentes, lingua/linguae и дискурсы, частью которых эти понятия и выступали, соотносились в средневековом менталитете только с политическими или локальными группами, выделяемыми на основе географического критерия (как это было в случае с nationes средневековых университетов и с представителями духовенства отдельных регионов Европы во время церковных соборов).

В-третьих, даже тогда, когда нация ( natio ) понималась и выступала как «политическая нация» ( natio politica ), самый факт употребления концепта natio/gens (плюс коррелирующие с ними контексты) показывает, что политические и локальные сообщества на символическом уровне различались при помощи «этнических» идентификаторов. Иными словами, концепт «этничности» уже был укоренен в самом употребляемом языке, который был когда-то создан идеологами-«виртуозами».

При этом трудно не признать правоту тех, кто утверждает, что основы средневековых протонациональных дискурсов были созданы в значительной степени интеллектуальными приемами и экзегетикой , присущими именно специфически иудео-христианской (т. е. библейской и патристической) традиции [650] В последнее время на этом особенно настаивает Э. Гастингс ( Hastings A. The Construction of Nationhood. Ethnicity, Religion and Nationalism. Cambridge, 1997. Chap. «Religion Further Considered»). Фундаментальное значение имеет огромный труд А. Борста: Borst A. Die Turmbau von Babel. Geschichte der Meinungen über Ursprung und Vielfalt der Sprachen und Völker. Bde. 1–6. Stuttgart, 1957–1961). См. также: Bost H. Babel. Du texte au symbole. Genève, 1985; Hastings A. Holy Lands and Their Political Consequences // Nations a. Nationalism. 2003. Vol. 9. No. 1. P. 29–54. . В то же время кажется, что дискурсы этого типа не возникали за пределами семиотического поля, созданного иудео-христианской культурой. Пост племенные «национальные»/этнические дискурсы, которые нам хорошо знакомы по европейскому опыту, вряд ли могли бы возникнуть в исламской [651] См., например: Choueri Y. M. Arab Nationalism. A History. Nation and State in the Arab World. L., 2000. , конфуцианской [652] См., например: Chinese Nationalism / ed. by J. Unger. L.; N. Y., 1996. или буддистской культуре без контактов с христианскими обществами. Кроме того, есть много оснований думать, что внутри иудео-христианской традиции присутствуют весьма существенные различия между восточнохристианской (особенно византийской) и западнохристианской культурой в том, что касается представлений о nationes и gentes. По всей видимости, это привело к появлению многих отличий в генезисе и эволюции протонациональных/национальных дискурсов в обществах Византийского содружества от того, как аналогичные процессы протекали в пределах «латинского» мира.

Сошлемся на пример трех западных средневековых стран, сравним их опыт с тем, что известно о византийской культуре.

Средневековая Чехия — один из случаев, когда видно, что протонациональные/национальные дискурсы сложились уже в XIV–XV столетиях. Структура протонациональных/национальных дискурсов гуситской эпохи [653] См. особенно труды Ф. Шмагела (F. Smahel), а также: Graus F. Die Nationenbildung der Westslawen im Hochmittelalter. Sigmaringen, 1980; Мельников Г. П. Этническое самосознание чехов и национальные проблемы в Чехии в гуситскую эпоху (конец XIV века — 1471 год) // Этн. самосознание славян XV в. М., 1995. С. 77–113 (и другие работы Г. П. Мельникова). и этнические/этнонациональные представления так называемой «Хроники Далимила» немногим отличаются от чешских национальных, этнонациональных и националистических дискурсов XIX в. Этнонациональные представления XIV–XV вв. были частью сохранены, частью развиты в соответствующих дискурсах эпохи Реформации, Контрреформации, католической реформы и барокко. Имеем ли мы дело с «чешской аномалией» или с европейской «нормой»?

Пример Польши (да и других стран латинского Запада) склоняет думать, что в Чехии мы сталкиваемся скорее с нормой, чем с исключением… В средневековой Польше (Польском королевстве) дискурсы, в которых поляки выступают как «natio», «gens», как «средневековая этническая нация», — довольно частое явление, и «нация» здесь никак не ограничена одним лишь рыцарским сословием. Это особенно ясно в периоды острой конфронтации с немцами. Позднее, в раннее Новое время (XVI–XVII вв.), такие концепты, как Poloni, Lithuani, Rutheni (в качестве именно этнических концептов) были органической частью «высокой» культуры Речи Посполитой [654] См., например: Kot St. Świadomość narodowa w Polsce w XV–XVII w. // Kwartalnik Historyczny. 1938. T. 52. N. 1; Tazbir J. Polish National Consciousness in the 16th to the 18th Century // Harvard Ukrainian Studies. 1986. Vol. X. No. 3–4. P. 316–335. . Эти концепты и связанные с ними представления не относились к одной лишь шляхте. Было бы трудно отрицать типологическую близость этих дискурсов и национальных/националистических дискурсов XIX в.