Иван Беляев - Вацлав Гавел. Жизнь в истории [litres]

К Гавелу пришла вторая волна его международного признания. В 1977 году Иржи Восковец напишет предисловие к канадскому изданию пьес Гавела, где поставит автора в один ряд с Жюлем Верном, Уэллсом, Свифтом, Кафкой и Достоевским 178– не правда ли, занятный список?

Однако до венской премьеры в жизни Гавела произошли еще два важных события.

В марте 1975 года Гавел пишет открытое письмо генеральному секретарю КПЧ Густаву Гусаку. Эту идею он вынашивал не один месяц (какие-то наброски делал еще в 1974 году), потом на некоторое время от нее отказался. Возможно, к написанию собственного обращения его подтолкнули два письма, которые направил чехословацким властям в октябре 1974-го и феврале 1975 года Александр Дубчек.

Текст открытого письма входит в число важнейших в публицистическом наследии Гавела и потому заслуживает здесь нескольких выдержек:

Осмеливаюсь утверждать, что – вопреки всем привлекательным внешним фактам – внутренне наше общество не только вовсе не консолидировано, но, наоборот, погружается во все более глубокий кризис, который в чем-то даже опаснее всех тех кризисов, какие памятны нам по нашей новейшей истории. <���…>

Из страха потерять место учитель в школе учит вещам, в которые не верит; из страха за свое будущее ученик их повторяет; из страха, что он не сможет продолжать учебу, молодой человек вступает в Союз молодежи и, будучи его членом, делает все, что от него требуют; из страха, что сын или дочь, поступая в институт, не наберут необходимого количества баллов при существующей чудовищной политической системе оценок, отец соглашается занимать различные должности и «добровольно» делает то, что от него хотят. <���…>

Возникает вопрос: чего, собственно, люди боятся? Судебных процессов? Пыток? Лишения имущества? Депортации? Казней? Конечно, нет: эти жестокие формы давления власти на граждан, к счастью (во всяком случае, у нас), ушли в прошлое. Ныне такое давление имеет более рафинированные и изысканные формы, и хотя до сих пор проводятся политические процессы (кто не знает, что их организует и направляет власть?), они представляют собой уже лишь крайнюю меру, главный же упор перенесен в область экзистенциального давления. <���…>

Иными словами, если, например, сегодняшний человек боится, что ему не дадут работать по специальности, этот страх может быть таким же сильным и может толкать его на такие же поступки, как когда человеку в других исторических условиях грозила конфискация имущества. При этом метод экзистенциального давления в каком-то смысле даже более универсален, так как у нас нет ни одного человека, которого нельзя было бы экзистенциально (в самом широком смысле слова) ущемить; каждому есть что терять, и поэтому у каждого есть причина для страха. 179 179 Задорожнюк.

В определенной степени ареста можно было опасаться даже при отправке письма почтой. Гавел позже рассказывал, что у него лежал наготове пакет с самыми нужными для тюрьмы вещами (сигареты, мыло, зубная паста, смена одежды, книги). 18 апреля президиум ЦК собрался под руководством самого Гусака, чтобы обсудить «антипартийную деятельность Дубчека и других особ». Говорили и о Гавеле – в резолюции собрания сказано, что два члена президиума должны выработать свои предложения касательно его письма. Однако в чем эти предложения состояли и были ли составлены, неизвестно. Густав Гусак на обращение не ответил, Гавела за отправку письма не преследовали, хотя на многих соратников Дубчека и бывших реформистов посыпались допросы и обыски.

Зато Павел Ландовский смог тайно размножить текст письма на ксероксе, и оно пошло гулять по стране в самиздате. «С письма началась новая эпоха чехословацкой истории», – высокопарно пишет в своей биографии Гавела Эда Крисеова 180. Так ли это, сказать сложно, но в жизни Гавела смена эпох действительно началась. Из запрещенного драматурга, вытолкнутого в подполье властями, он начинает превращаться в настоящего осознанного диссидента.

Еще в 1972 году Вацлав упоминает в переписке, что трудится над адаптацией классической пьесы. Дело в том, что два его приятеля, которые в первой половине 70-х работали в пражском «Драматическом клубе», хотели как-то помочь своему старому товарищу. В качестве варианта сотрудничества родилась идея переработки пьесы Джона Гея «Опера нищего» (несколькими десятилетиями раньше Бертольд Брехт переработал ее же в свою «Трехгрошовую оперу»). К сожалению, имя Гавела оказалось слишком опасным даже для такого сотрудничества с официальным театром. Тем более что один из его друзей и сам вынужденно покинул «Драматический клуб» в ходе продолжающихся чисток. Поэтому «Žebrácká opera» сначала «легла на полку», хотя Гавел, по словам друзей, работал над ней с удовольствием.

Едва ли имеет смысл подробно сопоставлять тексты Гея, Брехта и Гавела, но важно отметить главное отличие, привнесенное в сюжет чешским драматургом. Если у предшественников Гавела Мэкки-нож отправлен на виселицу, но спасается благодаря своего рода Deus ex machine, то у «Нищенской оперы» Гавела конец более мрачный: Макхит получает жизнь и свободу за то, что становится тайным осведомителем полиции.

«Бедой немецкого театра является то, что он переполнен брехтовскими ассистентами – каждый, кто когда-то приготовил Брехту кофе на репетиции, выдает себя за его ученика», – саркастично заметил Гавел в одной беседе 80-х годов 181. И, кажется, именно авторитет Брехта привел к тому, что немецкие, австрийские и швейцарские театры, где Гавела всегда играли немало, этой пьесой не заинтересовались. В марте 1976 года она была поставлена в Италии, в триестском Teatro Stabile. Но первой профессиональной премьере предшествовала премьера любительская, ставшая большим событием и в жизни Гавела, и в истории чешского театра.

Нам уже встречалось имя Андрея Кроба – сначала рабочего сцены, потом сценографа театра «На перилах». Кроба можно назвать учеником Яна Гроссмана, но в 1967 году он покинул театр из-за разногласий с директором Водичкой. Некоторое время работал смотрителем замка Бржезнице (именно там, в гостях у Андрея, Гавел написал пьесу «Трудно сосредоточиться»), затем трудился как инженер сцены в разных пражских театрах и цирках. В 1974 году Кроб создает любительскую труппу, с которой и поставит «Нищенскую оперу» Вацлава Гавела.

Первые репетиции шли в Градечке, а для представления выбрали район Горни Почернице. Это была глубокая окраина Праги – достаточно сказать, что до 1974 года, то есть всего за пару лет до описываемых событий, это место считалось отдельным городом. Постановщикам удалось договориться с руководством ресторанчика «U Čelikovských». Местные власти о задумке были уведомлены и никаких препятствий не чинили – правда, они, кажется, решили, что речь идет о спектакле по Брехту, а фамилия Гавел им ничего не сказала.