Иван Беляев - Вацлав Гавел. Жизнь в истории [litres]

И именно Гавел оказался связующим звеном между зарождающимся в Чехословакии диссидентским движением и андеграундом – будто подтверждая слова Анны Фаровой о его умении объединять людей и мнение Иржи Кубены, уже в старости назвавшего старого друга «гениальным посредником» 190. Уже в конце 90-х Гавел рассказывал:

Все, что я об этом знал, попадало через вторые, третьи или пятые руки, и информация была достаточно искаженной, скорее в том смысле, что это какие-то безумцы, или фрики, или провокаторы, или тому подобное. Но однажды так случилось, и это был переломный момент, я был один в Градечке, что-то писал, уже наступила ночь, как вдруг сквозь снег и пургу ко мне в гости неожиданно пришел мой друг Франтишек Шмейкал, историк искусства <���…> Мы проговорили всю ночь, пили коньяк, который он принес, и он среди прочего рассказал, что тесно общается с Иваном Йироусом, что андеграунд – это феномен, к которому стоит отнестись серьезно. И предложил устроить мне встречу с Иваном Йироусом. Через четырнадцать дней после этого я был в Праге, он это действительно устроил, я посетил Магора <���…> Я провел у него два часа, и он дал мне огромное количество информации, рассказал мне о чешском музыкальном возрождении и поставил мне пластинки «Пластика» и WDG 307, квакающие, не очень качественные. Он рассказывал и рассказывал. И во время этого разговора я, несмотря на его болтливость, понял, что все это действительно важно. 191 191 https://archive.vaclavhavel-library.org/File/Show/159785.

Тюремные сроки, которые получили участники процесса, могут показаться не очень большими. Самый строгий, полтора года, достался Магору; Зайичеку дали один год, а Карасеку и Брабенецу по восемь месяцев. Но протестный импульс не угас, и к концу 1976 года политические действия чешских интеллектуалов стали кристаллизовываться в нечто большее, чем просто очередная петиция.

11 декабря в квартире у Ярослава Коржана – выдающегося переводчика, из-под пера которого выходили на чешском Сароян, Пинтер, Роальд Даль, Буковски, Воннегут и Кен Кизи, и старого товарища Магора, вместе с которым он устроил тот самый скандал в пивной и тоже отсидел год в тюрьме, – состоялась знаменательная встреча. Вацлав Гавел, Зденек Млынарж, Павел Когоут, а также католический публицист, некогда член редакции «Тваржа» Иржи Немец обсудили создание фундаментального манифеста в защиту демократических свобод. Млынарж, как старый коммунистический аппаратчик, предлагал создать что-то вроде комитета, Гавел настаивал на более свободной форме участия в этой инициативе. Интересно, что, как пишет Даниэль Кайзер, полиция об этой встрече знала из прослушки Когоута, но по счастливой случайности сняла наблюдение за час до прихода участников к Коржану.

На следующих встречах к ядру организаторов добавились Ян Паточка, философы-католики Вацлав Бенда и Ладислав Гейданек, неомарксист Петр Уль, Людвик Вацулик, бывший министр иностранных дел Иржи Гайек, бывший партиец и лидер группы «Коммунисты в оппозиции» Ярослав Шабата. С годами возникли споры о том, кто был настоящим автором итогового текста, провозглашавшего «Хартию-77». Сохранились не все первоначальные варианты этого текста; у дошедших до нас черновиков есть определенные отличия, и исследователи полагают, что на разных этапах заметно влияние разных авторов. Павел Когоут утверждал, что основными создателями текста были Гавел и он. Гавел с этим утверждением никогда не соглашался, стараясь, видимо, не принижать роль остальных основоположников «Хартии», зато охотно подтверждал, что Когоут придумал для новой затеи ее название.

Авторы «Хартии» договорились, что от ее имени должны выступать три человека. Первыми спикерами были выбраны Ян Паточка, Гавел и Иржи Гайек. 20 декабря назначили группу из шести человек, которые должны были собирать подписи; в эту группу вошел и Гавел, а кроме него, например, журналист и будущий министр иностранных дел Чехословакии Иржи Динстбир. 29 декабря состоялась последняя встреча в дейвицкой квартире Гавелов, на которой были подсчитаны собранные подписи – всего двести сорок одна, из них больше сотни собрал среди вычищенных из партии коммунистов Зденек Млынарж.

Остается только гадать, почему госбезопасность по-прежнему оставляла хартистам полную свободу действий, ведь сложно представить, что все это могло остаться тайной, если уже были получены сотни подписей, а куда больше людей подписывать «Хартию» отказались. Более того, тогдашний министр внутренних дел Яромир Обзина заявлял потом, что о планах создания чего-то подобного спецслужбы знали еще осенью. Михаэль Жантовский предлагает два наиболее очевидных объяснения. Первое заключается в том, что власти не хотели пресекать крамольное начинание на корню, чтобы выявить как можно больше врагов режима. Второе, более простое, сводится к тому, что все главные шаги были сделаны в рождественские и новогодние праздники, когда агенты госбезопасности не слишком рвались работать, а предпочитали оставаться со своими семьями.

Однако к 5 января, дню отправки декларации в официальные инстанции, какие-то меры все же были предприняты. Ночью из строя вывели гавеловский «мерседес», который служил одним из главных транспортных средств во всех предполагаемых действиях. Гавел пешком отправился к Зденеку Урбанеку, где встретился с Павлом Ландовским, у которого, в свою очередь, была задача забрать оригиналы документов из квартиры Когоута – тот, еще по своим старым заслугам, жил в Салмовском дворце, прямо напротив Пражского Града. Когда Ландовский пришел к Когоуту, писатель, прекрасно понимая, что его могут прослушивать, не стал говорить о местонахождении бумаг вслух, а исполнил перед актером замысловатую пантомиму, из которой Ландовский в конечном счете все же понял, что они находятся в подъезде соседнего дома. Бумаги сложили в багажник машины Ландовского, и он вместе с Гавелом и Вацуликом поехал развозить текст по почтовым ящикам.

Вскоре водитель и пассажиры заметили, что машину преследуют сразу несколько «шкод», правда, без каких-либо полицейских знаков. Рассудив, что оторваться от обычных автомобилей все-таки возможно, они решили продолжать поездку и даже успели сделать остановку у почтового ящика, куда Гавел запихнул несколько десятков конвертов. Однако в какой-то момент «сааб» Ландовского оказался заперт на перекрестке. Надо сказать, что полиция при этом не устраивала показательных сцен с заламыванием рук или надеванием наручников. В машину рядом с Ландовским сел молодой офицер, по его собственным словам, служивший в отделе по борьбе с наркотиками. Тогда Ландовский, который вообще был довольно отчаянным человеком, сказал непрошеному попутчику, что врежется в стену, если тот не пообещает ему принести в тюрьму зубную щетку. Офицер пообещал и обещание свое выполнил.