Иван Беляев - Вацлав Гавел. Жизнь в истории [litres]

При подготовке спектакля Гавел проявил себя настоящим драматургом. Он написал Андрею Кробу письмо, в котором несколько раз подчеркнул, что совершенно не хочет вмешиваться в работу режиссера. И одновременно на нескольких десятках страниц подробно объяснил старому другу, что тот должен и чего не должен делать. Это при том, что Гавел Кробу доверял и потом часто говорил, что именно его считает лучшим постановщиком своих пьес.

Не все просьбы и рекомендации Гавела были выполнены. В частности, он настаивал, чтобы в тексте вообще не было поправок или купюр, но одна замена все-таки произошла. У Гавела один из второстепенных персонажей, пьяница, два раза громко кричит: «Да здравствует свобода печати!» В постановке 1976 года тот же герой произносит «Будущее за алюминием!» – эта фраза заимствована у поэта, беллетриста, художника, философа, путешественника, фотографа, изобретателя, авиатора, педагога и гинеколога-самоучки Яры Цимрмана, своего рода чешского Козьмы Пруткова, выдуманного в 60-х годах писателями Иржи Шебанеком и Зденеком Свераком. Много лет спустя, когда «Žebrácká opera» снова появилась на сцене в постановке Андрея Кроба, пьяница, уже в точности по авторскому замыслу, провозглашал свободу печати.

И вот этот, казалось бы, любительский спектакль на окраине города имел оглушительный успех. В зале присутствовало несколько сотен человек, в основном, конечно, друзей автора, режиссера или актеров, но Гавел был счастлив. Он видел свою вещь на сцене впервые за шесть лет и говорил потом, что не получал такого удовольствия ни в Вене, ни в Нью-Йорке. И это даже с учетом того, что флер любительства ощущался до самого конца; например, один раз исполнитель роли Макхита забыл слова, ушел за кулисы, повторил их, вернулся – и сорвал овацию!

Вот что Гавел писал Альфреду Радоку:

Это представление было манифестацией человеческой свободы, чего-то, что у нас, по сути, никто не может отнять, его художественная правдивость была в его правдивости моральной, в этом была какая-то элементарная правдивость театра как особого способа радостного контакта между людьми, особого способа иррационального человеческого понимания – сложно описать словами, в чем именно это заключалось. 182 182 Gauneři z Horních Počernic: zpráva o premiéře Žebrácké opery Václava Havla v roce 1975. Praha: Knihovna Václava Havla, 2015. С. 46 (далее – Gauneři).

Еще в начале репетиций Гавел дал актерам прочесть письмо, адресованное Гусаку, чтобы все понимали, чью пьесу они собираются играть. Но сам Кроб впоследствии признавался, что не считал спектакль антисоветским; представление было разрешенным. После спектакля труппа, режиссер и автор вместе поехали отмечать премьеру в пивную. С небольшой долей смелости можно предположить, что коммунистический режим закрыл бы глаза на эту «манифестацию свободы»… Но вышло не совсем так. На следующий день о спектакле рассказала радиостанция «Свободная Европа». А немецкий Der Spiegel опубликовал статью, в которой представил показ «Нищенской оперы» как политическую акцию.

Репрессивная волна обогнула Гавела. В течение некоторого времени многих участников представления таскали на допросы, а его не тронули. Однако Гавел, насколько возможно принял участие в судьбе своих товарищей. Вот, например, его письмо Иване Лосовой, студентке DAMU, сыгравшей роль Дженни: «Этому вертихвосту Дворжаку (режиссер Антонин Дворжак, профессор театрального факультета. – И.Б.) скажи, что еще молодой девушкой была на встрече с авторами малых театров, которая проходила в середине шестидесятых в Славянском доме, что он ту встречу вел и что там был я, а он тогда сказал, что DAMU гордится тем, что я их выпускник – все это правда, кроме того, что там была ты, но этого вертихвост проверить уже не сможет» 183 183 Gauneři. С. 74 . Там же он рекомендует Иване хорошего адвоката (известного в будущем чешского политика Петра Питгарта) и советует прочесть в качестве инструкции по поведению в подобной ситуации мемуары Надежды Яковлевны Мандельштам.

Труппа написала коллективное письмо в министерство внутренних дел, в котором дистанцировалась от оценок, данных журналистами «Шпигеля». Превратить все в большое уголовное дело или показательный процесс госбезопасность не решилась или не захотела, но несколько человек, игравших в спектакле или просто на нем присутствовавших, лишились работы. Среди них Андрей Кроб, Ян Гроссман, Павел Ландовский, Ян Тржиска (для Тржиски это стало последней каплей в чаше его терпения, и вскоре актер вместе с женой уехал в Америку).

В следующие после премьеры недели коммунистическое начальство провело целую череду встреч с актерами пражских театров; их строго-настрого предупредили о недопустимости подобных «провокаций», так что повторить этот опыт больше никто не рискнул. А в наше время в административном районе Прага 20 нет уже ни ресторана U Čelikovských, ни здания, в котором это заведение располагалось. На его месте стоит многоквартирный дом.

«Хартия-77» стала главным движением инакомыслящих в истории социалистической Чехословакии. Для его возникновения имелись как глобальная причина, так и вполне конкретный повод.

Глобальной причиной послужили международные соглашения, заключенные в Хельсинки. Летом 1975 года 35 государств подписали Заключительный акт Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе. Многие тогдашние комментаторы хельсинкскую декларацию оценивали негативно, воспринимая ее как одну большую уступку советскому блоку. Но для истории восточноевропейских стран очень важным оказался раздел, посвященный гуманитарным вопросам, в частности правам человека.

Российская правозащитница Людмила Алексеева вспоминает свой разговор с другим диссидентом, Юрием Орловым, вскоре после подписания акта; Орлов, в частности, сказал: «Люда, вы понимаете, что это первый международный документ, в котором вопрос о правах человека рассматривается в контексте сохранения мира и стабильности? Поскольку права человека представлены как часть целого, у нас появляется возможность привлечь другие страны к контролю за их соблюдением в Советском Союзе. Западные правительства должны добиваться точного соблюдения гуманитарных статей этого соглашения<���…> Разве трудно понять, что советские диссиденты – их естественные союзники?» 184

Вскоре после этого разговора появилась Московская Хельсинкская группа – диссидентское объединение, требующее от правительства СССР соблюдать собственные обязательства в области прав человека. Потом такие же группы возникли в Литве, Грузии, Украине. Идея апелляции к хельсинкским соглашениям рождалась и в странах Восточной Европы.