Иван Беляев - Вацлав Гавел. Жизнь в истории [litres]

Решение о присуждении премии Эразма Роттердамского пришло в конце января. Всего за две недели до этого чешская культура понесла тяжелейшую утрату – ушел из жизни Ярослав Сейферт, меньше чем за год до смерти первым и пока единственным среди чешских литераторов удостоенный Нобелевской премии «за поэзию, которая отличается свежестью, чувственностью и богатым воображением и свидетельствует о независимости духа и разносторонности человека».

Сейферт не принадлежал к числу наиболее активных противников режима, но неоднократно выступал в защиту преследуемых и одним из первых подписал «Хартию-77»; у власти были все причины для того, чтобы не слишком его любить. Когда поэт умер, полиция опасалась слишком большого скопления народа, грозившего перерасти в антикоммунистическую демонстрацию, а потому постаралась сделать все прощальные ритуалы как можно менее многолюдными. 13 января Гавел пишет свой некролог Сейферту:

От нас ушел представитель выдающегося поколения чешских писателей-авангардистов, которые вступали в литературу после Первой мировой войны. От нас ушел также и единственный писатель, перед которым вынуждена была капитулировать и теперешняя власть Чехословакии: хотя он и был подписантом «Хартии-77», а его свободомыслие было широко известным, его все же начали после долгого перерыва снова печатать в Чехословакии, а его значение в нашей литературе было наконец публично признано и официальными руководителями.

Я долго знал Ярослава Сейферта, любил его и буду вспоминать о нем не только как о хорошем и смелом человеке, но и как о живом символе преемственности современной чехословацкой литературы. 252

В 1987 году Гавел заканчивает работу над пьесой, которая по-чешски называется «Asanace», а в русском переводе «Реконструкция». Группа архитекторов работает над проектом перестройки и обновления старого городка. Слишком радикальное переустройство пугает горожан, но нет единства и среди самих архитекторов. Двадцатипятилетний специалист Альберт критикует проект, главным автором которого является руководитель группы, пятидесятилетний Зденек Бергман. Внезапно, как бог из машины, появляется анонимный чиновник и сообщает архитекторам, что принято политическое решение пойти навстречу местным жителям и реконструкцию не форсировать. Герои пьесы радуются и пьют шампанское, а Бергман произносит торжественную речь:

С этого дня наши проекты будут рождаться в обстановке свободой дискуссии, в атмосфере взаимоуважения, доброй воли и делового сотрудничества. И только от нас зависит, сумеем ли мы создать такую атмосферу, а в случае необходимости – и отстоять ее! 253

Но радость архитекторов непродолжительна: вскоре появится другой столь же безличный бюрократ и не моргнув глазом отменит решение своего предшественника; пафос Бергмана улетучивается:

Мне кажется, друзья, что не стоит видеть все в черном свете. Вы ведь знаете, я всегда повторяю: человек предполагает, а Бог располагает. Что было, то останется с нами. Если вы внимательно слушали товарища, вы должны были заметить: он не призывает полностью вернуться к старому. Конечно, у нас несколько сужается поле действия. Что ж поделаешь, бывает. Какое-то время придется выжидать и постараться лишний раз не привлекать к себе внимания. Когда меняется ситуация, самое главное – вовремя сориентироваться. 254 254 Трудно сосредоточиться. С. 397.

О «Реконструкции» говорили, что ее сюжет вкратце воспроизводит всю новейшую историю Чехословакии. И правда: за краткой либерализацией и немедленным безжалостным закручиванием гаек сложно не узнать дубчековскую весну и стремительную гусаковскую нормализацию. Как выразился Михаэль Жантовский: «Пьеса о безуспешных попытках реформировать нереформируемую систему» 255 255 Жантовский. С. 283. .

Годом позже Гавел напишет еще одну пьесу – «Завтра выступаем» («Zítra to spustíme»). В ней автор откликнулся на 70-летие провозглашения независимой Чехословакии. Пьеса не похожа ни на одно из произведений Гавела; в ней сделана попытка в игровой, иногда шуточной форме показать последние дни и часы перед историческим событием – созданием государства чехов и словаков. Главный герой пьесы – Алоис Рашин, на набережной имени которого Гавел прожил бóльшую часть жизни. «Исторически документированная реконструкция при этом будет сочетаться с нашими собственными домыслами, но не бойтесь, мы не внесем сумятицу в ваши познания в области истории. Мы всякий раз будем прямо указывать вам, что случилось на самом деле, а что мы додумали», – говорит один из актеров, обращаясь к публике 256.

Важная особенность этой работы в том, что у нее был конкретный заказчик – драматург Петр Ослзлый, который в это время работал в Брно в театре «Husa na provázku» и готовил к 28 октября что-то вроде «сценического журнала»; его частью и стала эта пьеса. Автор в афише, разумеется, не упоминался.

Когда Гавел выполнял заказ Ослзлого, ему было пятьдесят два года. Сложно поверить, но с тех пор из-под пера прославленного драматурга выйдет всего одна законченная пьеса, и случится это почти двадцать лет спустя. Но почему Гавелу придется отложить работу писателя, на чем ему придется сосредоточить усилия в следующие полтора десятилетия – этого осенью 1988 года не мог предвидеть никто, и, скорее всего, сам Вацлав Гавел тоже!

Грязные дома, обшарпанные улицы, плохо одетые люди со злыми лицами, а фоном – песня «Relax» группы Duran Duran. Так, совершенно «перестроечно» по эстетике, начинается один из самых известных чехословацких фильмов конца восьмидесятых – криминальная драма о валютных спекулянтах «Боны и покой» (оригинальное название «Bony a klid» является каламбуром на тему Бонни и Клайда). В этих кадрах ясно читается усталость общества от «реального социализма» – ко второй половине 80-х она стала очевидной. «И Горбачев, и коммунистические партии Восточной Европы, и иностранные специалисты, и разведки НАТО и Варшавского договора совершенно недооценивали степень того, насколько моральное банкротство коммунизма подорвало любую возможность его релегитимации», – пишет американский социолог и политолог Дэниел Широ 257. Моральное банкротство коммунизма и признаки будущего ухода СССР из сферы влияния, доставшейся ему в Ялте, – два эти фактора подталкивали к общественным переменам во всех без исключения странах соцлагеря. Хотя, конечно, шли эти перемены разными темпами и подчас в разных направлениях.

Руководство Польской народной республики дрогнуло под натиском «Солидарности». Венгерские коммунисты сыграли на опережение и поспешили реформировать систему сами. ГДР представляет собой особый случай: группа войск в этой стране была крупнейшим советским контингентом за пределами СССР, и руководство Германии обладало, возможно, наименьшей самостоятельностью. Любые серьезные перемены были невозможны без нового решения немецкого вопроса (на которое в конечном счете все же пошли и Горбачев, и Джордж Буш, и Франсуа Миттеран, и Маргарет Тэтчер).