Иван Беляев - Вацлав Гавел. Жизнь в истории [litres]

Еще в самом начале «Писем Ольге» Гавел упоминает о том, что обдумывает пьесу на тему Фауста. К сожалению, тюрьма не стала подходящим местом для писания, а на свободе более злободневным для автора стал замысел «Largo Desolato». Однако в октябре 1985 года Гавел все-таки садится за письменный стол и снова наперекор своим писательским привычкам за десять дней создает новую пьесу – «Искушение» («Pokoušení»).

Главный герой – крупный ученый Йиндржих Фоустка; действие разворачивается в двух местах. Во-первых, это научно-исследовательский институт, воплощающий худшие стереотипы о советских НИИ: никто не занимается каким-либо полезным делом, в лучшем случае все уходят стоять в очереди за фруктами, а то и просто сплетничают и интригуют. Второе место действия – квартира Фоустки, который находится на пороге серьезного кризиса. Фоустка разуверился в настоящей науке и испытывает все больший интерес к эзотерике и магии, что ему приходится скрывать. Когда Фоустка пытается у себя дома вызвать дьявола, к нему внезапно приходит гость – неопрятный и пахнущий серой пенсионер-инвалид Фистула (если Фоустка – Фауст, то это имя отсылает к Мефистофелю). Со слов странного гостя сложно понять, действительно ли это дьявол, но он предлагает Фоустке сделку, наградой за которую будет любовь юной Маргариты. И на скорой вечеринке в институте Фоустке действительно удается очаровать девушку, которая не может устоять перед его искренними монологами:

Фоустка. Трагедия заключается в том, что современный человек отверг все, что превосходит его, высмеял саму идею, что может быть нечто выше его и что вообще жизнь его и мир могут иметь какой-то высший смысл! Он провозгласил себя первейшим авторитетом, чтобы потом с ужасом наблюдать, куда катится это «авторитетное» человечество.

Маргарита. Как просто и ясно. Я восхищаюсь вами! Вы так рассуждаете обо всем, так оригинально, по-своему, совсем иначе, чем другие. И как глубоко вы все постигаете! Я никогда не забуду этот вечер. 249

В словах Фоустки легко найти отголоски действительных интеллектуальных поисков Вацлава Гавела, к которым его подталкивало окружение брата Ивана, состоящее из враждебных сциентизму религиозных интеллектуалов. Вспомним Зденека Нойбауэра и Радима Палоуша, чьи письма Иван переправлял Вацлаву в тюрьму. В 80-х годах Гавел регулярно посещает дискуссии и семинары их философского кружка «Kampademie».

Вопрос, является ли Фистула настоящей нечистой силой, разрешается в самом конце. Нет, Фистула обычный человек, который всего лишь подослан к Фоустке, чтобы его спровоцировать: увлечение ученого черной магией давно кажется его начальству подозрительным. А вот больнее всего расплачиваться приходится Маргарите – как и в «Фаусте» Гёте, девушка сходит с ума.

В мае 1986 года состоялась премьера «Искушения» в Вене, за ней последовали другие спектакли в Европе и Америке. Пьесу принимали лучше, чем «Largo Desolato», а «Daily Telegraph» назвала Гавела «первым драматургом Европы». Андрей Кроб сделал видеоверсию «Искушения», где в главной роли выступил Иван Гавел.

В 1986 году Гавел получает престижную награду Эразма Роттердамского, вручаемую за «значительный вклад в европейскую культуру, общественную жизнь, социальные науки». Среди ее лауреатов до Гавела – целая россыпь политиков, ученых и людей искусства: Робер Шуман, Карл Ясперс, Марк Шагал, Оскар Кокошка, Мартин Бубер, Чарли Чаплин, Ингмар Бергман, Жан Пиаже и Клод Леви-Стросс, Жан Монне, Исайя Берлин, Лешек Колаковский. После Гавела премии удостаивались Симон Визенталь, Клаудио Магрис, Адам Михник, Юрген Хабермас.

Выбор Гавела в качестве лауреата вызвал несколько затруднений. Во-первых, он сказал, что предпочел бы видеть награжденной «Хартию-77», а не себя лично. Это можно было назвать своего рода позерством или жестом в адрес товарищей, но дело в том, что организаторы премии не хотели, чтобы «Хартия» вообще упоминалась в благодарственной речи Гавела. Во-вторых, оставалось неясным, кто должен принять премию в Роттердаме и зачитать эту самую речь. Согласия на выезд Гавела в Нидерланды режим, скорее всего, не дал бы, а если бы дал, высока была вероятность того, что его просто не пустят обратно. Гавел решил, что премию получит Яноух, а речь прочтет актер Ян Тржиска. Дорогу в Нидерланды части гостей оплатил при этом фонд Яноуха; некоторым помог добраться фонд самой Эразмовской премии, кому-то еще – другие благотворительные организации. Гавел по этому поводу язвительно писал Яноуху:

Восток есть Восток, а Запад есть Запад. Деньги там играют какую-то другую роль. Не могу вообразить, что, если бы мне присвоил почетную степень Оломоуцкий университет и я пригласил бы туда сто своих друзей, хоть одному пришло бы в голову сказать, что я, университет или Яноух должны оплатить ему дорогу. Совершенно абсурдное представление. Кто-то бы поехал автостопом, кто-то бы занял в пивной, кто-то бы взял у богатого товарища, которому за это отнес бы на пятый этаж двадцать мешков цемента. 250 250 Жантовский. С. 280.

В-третьих, не существовало простого легального способа принять денежную часть премии, не став жертвой грабительских налогов. Но Гавел в конечном счете перехитрил государство и здесь. Он сообщил фонду премии, что тот может распорядиться денежной наградой по своему усмотрению, и деньги, минуя Гавела, были переданы в стокгольмский фонд «Хартии». Приведем несколько отрывков из выступления Гавела:

Эразм Роттердамский по праву воспринимается как великое – а может, и последнее – воплощение европейской целостности. Он путешествовал по всей Европе, обращался ко всей Европе, занимался общеевропейскими проблемами; вся Европа почитала его, обращаясь за советом и помощью. (Кроме всего прочего: первым переводом его самой прославленной книги с латыни был перевод чешский!) Надвигающийся раскол Европы он ощущал тяжелее, чем большинство его современников. <���…>

Но почему я сейчас об этом говорю? Мне кажется, что это прекрасное виденье свободной, миролюбивой и не разделенной на блоки Европы не приблизят и не смогут приблизить переговоры правительств или президентов в Хельсинки, Женеве, Вене или где бы то ни было еще, пока у их участников не будет поддержки собственных народов <���…> Европейцы, однако, смогут отвоевать свое виденье только тогда, когда у них будет к тому серьезная причина, то есть если их объединит и мотивирует нечто, что я бы назвал европейским сознанием <���…>

Вот маленький пример: в пятидесятых в нашей стране были на многие годы заключены в тюрьмы тысячи невинных людей, и Запад об этом, в сущности, не знал, не говоря уже о том, чтобы об этих людях позаботиться. В начале семидесятых у нас было несколько десятков политических заключенных. О них в мире уже хорошо знали, но больших проявлений солидарности с ними не было (частично из трагически ошибочного понимания политики разрядки как отвратительного молчания о произволе другой стороны). Когда в конце семидесятых в тюрьме оказались я и мои друзья, в мире возносили уже почти что песнопения солидарности. Я буду тронут ими и благодарен за них до самой смерти. Не доказывает ли этот пример, что западные европейцы начинают все больше осознавать то, что восточные европейцы знают давно и мучительно: что существует и другая половина Европы. 251