Оскар Шервин - Шеридан

Секундантом герцога Йоркского был лорд Роудон, секундантом подполковника Ленокса — граф Уинчилси, один из лордов-постельничих.

Секунданты отмерили двенадцать шагов и обусловили, что противники должны стрелять по их сигналу. Выстрелил только Ленокс — его пуля задела волосы герцога, но тот, нимало не встревоженный тем, что только что находился на волосок от гибели, отказался от своего выстрела. Он вышел к барьеру, сказал герцог, только потому, что подполковник хотел получить сатисфакцию; сам же он не питает к нему никакой вражды. Тогда лорд Уинчилси повел речь о том, что герцог, вероятно, не станет возражать против того, чтобы назвать своего противника порядочным и смелым человеком. Герцог ответил, что он ничего говорить не будет, стрелять же не намерен, но, если подполковник Ленокс не удовлетворен, пусть стреляет еще раз. На этом дуэль прекратилась. Секунданты пришли к заключению, что «оба дуэлянта вели себя с абсолютным хладнокровием и бесстрашием».

Тем временем принц, не находя себе места от волнения, нервно расхаживал по Карлтон-хаусу. Наконец вернулся герцог и очень холодно сообщил ему, что он остался цел и невредим, но не может вдаваться в подробности, так как торопится на условленную встречу с партнерами по крикету. Однако принц все-таки упросил его рассказать о дуэли во всех подробностях, и тем же вечером они вместе отправились на празднество, устраиваемое клубом Будля.

Успокоенный счастливым исходом дела принц на радостях выпивает слишком много бокалов за здоровье брата. Шеридан подходит к принцу и пытается уговорить его остановиться. Наконец он отодвигает от него бутылку со словами: «Вам больше нельзя пить!» Принц, вскипев, говорит: «Шеридан, я люблю вас, как никого другого, но никаких «нельзя» я не потерплю!» Впрочем, с помощью одного из гостей Шеридану удается увести принца с пиршества.

Когда герцог впервые после дуэли показывается в королевской резиденции в Кью, он застает короля сидящим в одной из передних комнат при открытой двери, ведущей в покои королевы. Завидев герцога, король на цыпочках подходит к двери, затворяет ее, а затем бросается к сыну, нежно обнимает его и со слезами на глазах поздравляет с благополучным избавлением от опасности. При появлении королевы он, отпрянув назад, держится сдержанно. Она словно не замечает сына, лишь спрашивает его, сухо и холодно, повеселился ли он на «Балу бутылки».

На балу у герцога Кларенса и на балу в честь дня рождения короля королева проявляет подчеркнутую благосклонность к подполковнику Леноксу, хотя принц и герцог Йоркский отказываются танцевать менуэт рядом с ним.

Кончается вся эта история тем, что офицеры Колдстримского гвардейского полка собираются по просьбе самого подполковника Ленокса для того, чтобы обсудить его поступок. Офицеры выносят решение, что «он вел себя храбро, но неблагоразумно». Это является фактически порицанием, и подполковник Ленокс переводится в другой полк.

В конце мая король посылает герцогу Кларенсу письмо, в котором жалуется на поведение своих сыновей во время дебатов о регентстве. Принц созывает в Карлтон-хаусе совещание на предмет подготовки проектов двух писем королю: письма с объяснением и оправданием поступков его и братьев и письма с заявлением протеста против поведения королевы в истории с дуэлью. Присутствуют Берк, Шеридан и Эллиот. Составление оправдательного письма поручается Эллиоту, а письма-протеста — Берку. На новом совещании, созванном для рассмотрения проектов, участники приходят к выводу, что, протестуя против действий королевы, Берк «превзошел самого себя» в неистовой горячности. Чтение этого послания занимает два часа» — оно чрезвычайно красноречиво, но бурно и необузданно. Герцог Портлендский, слушая, имеет еще более глупый вид, чем обычно: вообще-то он не так глуп, как выглядит, — у него большая практическая сметка, но сейчас он в полной растерянности. Лорд Норт сопровождает чтение какими-то нечленораздельными звуками — не то ворчанием, не то непрерывным покашливанием. Фокс потирает пальцами уголки глаз — верный признак того, что он озадачен.

Фокс и лорд Стормонт находят это письмо излишне резким, и принимается решение его не отправлять.

В течение нескольких недель вопрос остается открытым. Наконец, воспользовавшись каким-то предлогом, принц отправляет королю письмо, составленное Шериданом. В письме выражается сожаление по поводу причиненного королю неудовольствия и в самом конце излагается жалоба на королеву, сокращенная до одной-единственной фразы, исполненной достоинства: «Я не могу не воспользоваться этой возможностью, чтобы не посетовать на проявления менее любезного отношения королевы к моим братьям и ко мне, чем то, которое мы привыкли встречать с ее стороны; позвольте мне заверить Ваше Величество, что, если эти весьма неприятные проявления недоброжелательства счастливо прекратятся, событие сие будет столь же отрадно нашим сердцам, сколь и благожелательной душе Вашего Величества».

Умер отец Шеридана. Одолеваемый недугами Шеридан-старший решил для поправки здоровья совершить путешествие в Лиссабон, как Филдинг за тридцать четыре года до этого. Элизабет сопровождала его в поездке из Дублина в Маргит. Однако в Маргите, нарушив строгий запрет своего врача, он принял горячую морскую ванну, и у него начался сильный жар. Когда в Маргит примчался Ричард, Шеридан-отец был глубоко тронут его сыновним вниманием и незадолго до смерти с большим чувством сказал: «Ах, сколько беспокойства я причиняю тебе, Дик!»

В каждом политическом событии Берк усматривает либо божественный промысел, либо козни сатаны. Французская революция для него — дело рук дьявола. Новую конституцию Франции он считает воплощением «беспринципной, грабительской, жестокой, кровавой и тиранической демократии народа, чей образ правления — анархия и чья религия — атеизм».

К американцам, таким же вигам, как и он сам, которые сначала благопристойно дискутировали о конституционном принципе, а затем отстаивали его с оружием в руках, Берк мог питать вполне реальное сочувствие. Но в вызове, брошенном Парижем, в этом грандиозном взрыве народного энтузиазма, сей пророк упорядоченной свободы видит лишь зло и скверну. Дальше — больше: англичан, сочувствующих французской революции, он объявляет врагами государства и предает анафеме даже поборников парламентской реформы. Теперь Фокс и Шеридан стали в его глазах апостолами атеизма и бунта. Они же, в свою очередь, клеймят Берка как перебежчика, который появляется в их лагере в роли соглядатая.

Выступление Шеридана 9 февраля 1790 года о бюджетных ассигнованиях на армию и о французской революции знаменует собой начало разрыва между ним и Берком.