Оскар Шервин - Шеридан

Какое-то время дискутируется вопрос о том, имеют ли высказывания Берка отношение к делу. Однако антагонистические политические страсти, распирающие грудь обоим главным действующим лицам, властно требуют выхода. Поэтому споры по процедурному вопросу мало-помалу стихают, и взоры всех присутствующих устремляются на Берка и Фокса.

Вначале Берк говорит довольно спокойно, но к концу его речи слушатели становятся свидетелями взрыва бурных чувств, прорвавшихся наружу каскадом несдержанных и пылких слов. Посреди этой тирады он, вдруг оборвав себя на полуслове, оборачивается к спикеру и говорит: « Нет, достопочтенный Фест, я не безумствую, но говорю слова истины и здравого смысла» [71] Библия, Деяния апостолов, гл. 26, ст. 25. . В разгар своих рассуждений о различиях между английской конституцией и французской Берк с гневом обнаруживает, что Фокс уходит, — как видно, выполняя свою угрозу покинуть палату. Вслед за Фоксом поднимаются со своих мест и его последователи. Но тревога оказывается ложной. Фокс тотчас же возвращается, жуя апельсин.

Далее Берк вспоминает историю их двадцатипятилетней дружбы, которая ни разу не омрачалась политическими разногласиями. Он уже стар, но коль скоро перед ним встал выбор: либо утратить дружбу, либо утратить свои принципы — он делает этот выбор. И после этих слов Берк возглашает: «Держитесь подальше от французской конституции!» Теперь Фокс по-настоящему встревожен. Наклонившись в сторону Берка, он шепчет: «Друзей вы не утратите!» Берк несколько мгновений молчит, а затем, глядя в лицо Фоксу, неумолимо произносит: «Нет, к сожалению, утрачу. Я знаю, какой ценою расплачиваюсь за мою линию поведения. Мною принесена поистине великая жертва... Я исполнил свой долг, хотя и потерял друга. Проклятая французская революция, она отравляет все, к чему ни прикоснется!»

Фокс встает, но никак не может начать. По лицу его катятся слезы, грудь сотрясают рыдания. Взволнована, как никогда, вся палата общин. Справившись с волнением, Фокс напоминает о том, сколько добра сделал в свое время Берк ему, тогда почти мальчишке, и выражает сожаление по поводу оскорбительных выражений, в которых Берк отзывался о нем сейчас. «Я не припоминаю, чтобы я прибегал к подобным выражениям!» — восклицает Берк. «Мой достопочтенный друг, — отвечает Фокс, — не припоминает эпитетов, он их забыл. В таком случае и я их забыл, полностью и навсегда. Я не хочу хранить в памяти столь мучительных воспоминаний, и с этого момента они изглажены и преданы забвению». Но все его слова примирения напрасны, и заключительные речи уже не могут ничего изменить. Питт деловито резюмирует прения, отметив исключительность того положения, в котором оказалась палата при рассмотрении данного пункта повестки дня, а именно Квебекского билля, но добавив при этом, что, по его мнению, Берк не вышел за рамки обсуждаемого вопроса.

Парламентарии расходятся по домам. Один из них, вызвавшийся подвезти Берка домой в своей карете, имел неосторожность с некоторым одобрением отозваться о взятой Фоксом линии. «Ах, вы один из них, — восклицает Берк. — Сейчас же высадите меня!» И лишь с большим трудом удается отговорить его от намерения выйти из кареты под проливной дождь.

Разрыв с Берком имел для вигов катастрофические последствия. Из партии вышел ее наставник и апостол, а за ним последовали и другие ее столпы. Это был настоящий массовый уход вигов, и в поредевших рядах оппозиции остались лишь сторонники Фокса. Если в прошлом оппозиция обладала в палате общин ста шестьюдесятью голосами, то под конец она не насчитывала и двадцати пяти.

«Милый Шери, верь мне и люби меня, — пишет миссис Шеридан своему мужу, который очень ее ревнует, потому что сердца многих и многих мужчин покорены ею. — Покарай меня господь, если хотя бы раз я не то что поступками, а даже мыслями своими дала тебе повод для минутного беспокойства... Я сделаю все, что угодно (и от чего угодно откажусь), чтобы ты был счастлив, но, если ты доверяешь мне, ты и сам не захочешь заставить меня поступать не так, как принято, или старательно избегать каждого мужчину, чье общество мне более приятно, чем общество мистера Р. Уилбрахама и ему подобных... Пока я веду светский образ жизни и вращаюсь среди светских людей, мне, должна признаться тебе, не хватает смелости вести себя иначе, чем они. У меня нет дурных намерений, я не совершаю дурных поступков. Быть может, моему тщеславию льстит то внимание и предпочтение, которое оказывают мне некоторые мужчины, но ничего больше! Они отлично знают, что я беззаветно люблю тебя и высмеиваю любой намек на чувство или любовь с их стороны».

Однако после смерти Мэри Тикелл Элизабет стала все больше отступать от своих строгих правил. Ее письмо к миссис Кэннинг, жене Стратфорда Кэннинга (близкого друга Шеридана), подчеркивает происшедшую в ней перемену. «С утра ко мне являются визитеры, прерывая мои занятия в роли учительницы. Герцог Кларенс живет в сотне шагов от меня и заглядывает ко мне чуть ли не каждое утро... Мистер Фицпатрик и лорд Джои Тауншенд тоже наносят мне непременный утренний визит. Раза два заходил в последние дни мистер Хорн. Короче, все эти джентльмены, как говорит Ш., любезны до чрезвычайности. Ч. Фокс сейчас в гостях у миссис Б. Мистер Б. отправился поохотиться в Суффолк, поэтому лорд Р. и Ч., полагая, вне всякого сомнения, что здесь они развлекутся не хуже, замещают его. Все они собираются тут каждый вечер, и, смею тебя уверить, это очень милые, приятные люди».

(Элизабет все еще очень красива. Число поклонников, которые хотели бы утешить миссис Шеридан, страдающую от невнимательности мужа, ничуть не преувеличено. Между прочим, сам-то Шеридан постоянно изменял жене.)

Но как бы легкомысленно ни вела себя Элизабет, она нежно любит своего Шери и тоже ревнует его. «Ты действительно очень хочешь свидеться со мной? И правда ли, что только дела мешают тебе быть со мной вместе? Милый, милый Шери, не сердись. Я люблю тебя и не могу быть вполне довольна жизнью, находясь вдали от тебя».

Более благоразумная, чем муж, она упрашивает его отказаться от жизни на широкую ногу и поселиться в сельской тиши, сохранив в городе скромную квартирку. «Прошу тебя, дорогой мой Дик, подумай об этом и свей здесь для нас уютное гнездышко, где я могла бы зажить в полное свое удовольствие... Вытащи меня из водоворота светской суеты, дай мне снова вкусить радости мирной и простой жизни, для которой я рождена, и ты увидишь, что я опять окажусь в моей родной стихии. Лишь бы ты был доволен — и я буду счастлива».