Эдмон Фараль - Повседневная жизнь в эпоху Людовика Святого

Вне Парижа покорность бюргерских классов королевским повелениям была бесспорным фактом, а если какая-либо коммуна иногда подавала жалобу, то с таким достоинством и сдержанностью, что никак не могла вызвать беспокойства. Вот в каких выражениях высказались 7 апреля 1260 г. бюргеры Нуайона:

«Когда король отправлялся за море (в 1250 г.), мы дали ему 1500 ливров; и когда он был за морем, после того как королева дала нам знать, что король нуждается в деньгах, мы дали ему 500 ливров. Когда король вернулся из-за моря, мы ссудили ему 600 ливров, но взяли расписку только на 100, а остальное оставили. Когда король подписал мир с королем Англии, мы дали ему 1200 ливров. И каждый год мы обязаны выплачивать королю по 200 турских ливров за коммуну, которую держим от него; подарки же приходящим и уходящим обходятся нам в год в среднем в добрую сотню ливров и более. И когда граф Анжуйский, брат короля, был в Эно, нам дали знать, что он нуждается в вине; и мы послали ему десять бочонков, которые вместе с перевозкой обошлись нам в 100 ливров. После этого он дал нам знать, что ему нужны сержанты для охраны его фьефа, и мы отправили ему пять сотен, которые обошлись нам не менее чем в 500 ливров. Когда означенный граф был в Сен-Кантене, он вызвал к себе коммуну Нуайона, и она поехала туда для охраны его особы, что стоило нам около 600 ливров; и город Нуайон сделал все это для графа ради чести короля. После, по уходе армии, нам дали знать, что графу нужны деньги и не помочь ему было бы низостью; и мы ссудили ему 1200 ливров, из которых подарили 200, получив на остальные 1000 расписку с печатью» [362] Lefranc, Abel . Histoire de la ville de Noyon et de ses institutions jusqu'à la fin du XIII e siècle. Paris. 1887. P. 223. .

Авторов этого текста никак не назовешь пылкими бунтарями. Но в городах, а особенно в деревнях жили люди, стоящие ниже бюргерства, — плебс, массовые движения которого уже часто принимали насильственный характер. С такой опасностью, как разбой на дорогах, приходилось считаться любому путнику: и купцу, везущему товары, и беззащитному паломнику в равной мере грозили лихие люди, беззастенчиво грабящие проезжих; а дом крестьянина обычно был окружен частоколом из крепких кольев и в дополнение — колючей изгородью, служащей защитой как от людей, так и от диких зверей. Но бывало и хуже: порой случались такие беспорядки, против которых обычных полицейских мер было мало и которые размахом и серьезностью сильно смахивали на восстание.

В 1183 г. тысяч семь «коттеро» устроили террор в Берри. Эти грабители опустошали провинцию, таскали пленников с собой, насиловали женщин, оскорбляли и мучили священников, систематически пачкали и оскверняли все предметы культа. В конце концов, после вмешательства королевской армии, их перебили жители [363] Ригор . 1183 год. .

Однако вскоре после 1250 г. произошли новые волнения, серьезность которым придавала не только заключенная в них опасность, но и вызвавшие их причины.

Странный крестовый поход детей, ринувшихся в 1212 г. в свою трагическую авантюру, был порожден неким мистическим чувством, возникшим в простом народе. Откуда пришли эта сентиментальная волна, это желание достичь Иерусалима, эта потребность в безупречной чистоте ради того, чтобы до него добраться? Что воодушевляло сердца и умы? Истории это неизвестно — ей всегда неизвестно то, что происходит в стаде простых душ. Но несомненно, что к этой безумной затее их подтолкнуло осуждение корыстных и политических махинаций, запятнавших в глазах простых верующих рыцарские экспедиции в Святую Землю. Здесь достойно внимания не столько прискорбное незнание материальных нужд, сколько порыв веры, внушавшей решимость преодолеть все препятствия мира единственно с помощью добродетели.

Из детей 1212 года, пришедших из Франции и Германии, детей, которых обижали, ряды которых поредели еще до прибытия в порты посадки, немногим с трудом удалось подняться на два корабля, дальнейшая судьба которых неизвестна. Все погибли, но вера, воодушевлявшая их, была по-прежнему жива. Она проявилась вновь сорок лет спустя, дав первый толчок новому народному движению из числа самых причудливых.

В 1250 г. Людовик Святой попал в руки сарацин. Король Франции в плену у неверных! Эта новость ошеломила его народ; и, как всегда в подобных случаях, неведение реалий вкупе с верой в чудо порождало безумные планы. Появился предводитель. Это был худой и бледный мужчина с длинной бородой; он отличался необычайной воздержанностью; народ увидел в нем божьего человека. Он сказал, что получил повеление от Богоматери обратиться с призывом к самым смиренным из верующих, чтобы отомстить за короля и христианство; на штандарте, который он велел написать, был изображен агнец, несущий крест. Предводитель был красноречив, и его слова производили на толпу непреодолимое воздействие. Пастухи бросали своих баранов, коров и лошадей, чтобы последовать за ним; крестьяне, в том числе дети и девушки, внезапно повиновались его слову, влекомые словно железо к магниту. Распространился слух, что для тех, кто идет с ним, чудесно возникает изобилие вина и пищи. Численность его последователей непрестанно росла. Какое-то время сама королева Бланка, регентша королевства, терпела его, покровительствовала ему в надежде, что король получит от него реальную помощь; она приказала, чтобы толпы его приверженцев, все более многочисленные, всюду пропускали.

Но скоро мистицизм выродился в революционный психоз. К Пасхе 1251 г. беспорядок начал приобретать опасные масштабы. Пастушки — теперь их называли так — стянулись со стороны Пикардии и Фландрии. Они двинулись на Амьен, насчитывая, как говорят, тысяч тридцать, и получили от жителей, сочувствовавших им, все, чего они могли пожелать. Увеличив свою численность до пятидесяти тысяч, они пошли по стране, предаваясь странным причудам: они заключали и расторгали браки, исповедовали и отпускали грехи, освящали воду, как епископы, проповедовали в нарушение церковных правил, негодовали на церковников, которые пытались противодействовать им, и возбуждали против последних народ. Они дошли до Парижа. Их глава в облачении епископа проповедовал в церкви Сент-Эсташ и раздавал святую воду. Они перебили множество духовных лиц, и Университетский квартал ощетинился баррикадами. Осмелев от безнаказанности, они растеклись по многим областям, грабя и творя насилие. Их глава направился в Орлеан, где повторились те же сцены, что и в Париже.

Теперь направленность этого движения начали понимать. Королева-регентша признала свою ошибку; она объявила, что к пастушкам следует относиться как к отлученным; а миряне, поначалу радовавшиеся убийствам церковников, начали опасаться за собственную жизнь.

Нетрудно было с самого начала увидеть в проповеди главы движения пародийное обращение к тем же темам, которые первоначально использовались для проповеди крестовых походов, а в бесчинствах черни против духовенства просматривалось и влияние катарской ереси; к тому же к толпе легковерных примыкали всевозможные темные личности, становясь в ней заводилами. Кем был сам предводитель? Неизвестно. Был ли этот «Учитель из Венгрии» самозванцем или ясновидящим? Следует ли верить, как рассказывали в то время, что он действовал по поручению египетского султана? Факт тот, что его темные дела ярко высветили всю злобу, ненависть и дух соперничества, которые могли таиться в душе народа, казавшегося столь смиренным и покорным.