Андрей Ганин - Семь «почему» российской Гражданской войны

Мы переехали Цепной мост и подле него увидали гвардейскую роту в развернутом строю и визави ее – роту сечевиков. Сечевики, по-видимому, имели задание – не трогать москалей. Директива генерала Деникина гласила: «…в случае встречи с петлюровцами предлагать им положить оружие, а при отказе – обезоруживать». Генерал Бредов упростил директиву и приказал командиру гвардейской роты обезоружить роту сечевиков. Та без сопротивления положила оружие. А я в это время обезоружил верхового сечевика, державшего чьего-то верхового коня; кони эти достались генералу Бредову, а моим трофеем была шашка (я, выходя из дому в Одессе и предполагая, что в бригаде Тимановского буду зачислен канониром в батарею, не взял с собою шашку, но вооружился лишь карабином).

Деникинская директива казалась мне и Эверту (а может быть, и генералу Бредову) политической ошибкой. Но она отвечала принципу «Единая, неделимая Россия». Весьма строгое применение этого принципа уже создало в 1918 году трения между Добровольческой армией и кавказскими племенами. В Грузии, например, где после февральской революции власть взяли в свои руки грузинские социал-революционеры [1633], не было стремления отделиться от России, но было твердое желание стать федеративной частью России (может быть, у них и не было сильной любви к русским, но у них было сильное опасение, что Турция поглотить Грузию, если та выделится из состава нашей империи). Однако непреклонность генерала Деникина в буквальном толковании слова «неделимая» привела к тому, что Грузия объявила себя независимой, ставши под защиту Англии. В других племенах Кавказа тоже была тенденция к федерализму или автономии. Назначенный для согласования политики этих племен с политикой Екатеринодара генерал Абациев [1634](прозванный поэтому: «царь царей») был бессилен внушить им деникинское понимание слов «Единая и неделимая Россия». Этот лукавый осетин, дослужившийся до полного генерала из простых туземных всадников, был своим выдвижением обязан тому, что он, будучи всадником, был любимым ординарцем генерала Скобелева. В лукавстве превосходил его только армянин Генерального штаба генерал Баратов [1635], о котором говорили, что он всегда отвечает более чем дипломатично: «Может быть – может быть, а может быть – не может быть». Но Баратов все еще оставался с 1918 года в Персии, где командовал в Великую войну российскими войсками, и поэтому Абациев и получил высокое административно-дипломатическое назначение. И, как я уже сказал, не мог справиться с племенными отталкиваниями от основного принципа Добровольческой армии.

Строгое выполнение этого принципа не встретило никакого затруднения в левобережной Украине, по которой шел на север к Курску генерал Кутепов, а на северо-запад, к Киеву, – генерал Бредов. И на правом берегу Днепра, где медленно продвигался от Екатеринослава на Знаменку и Бобринскую отряд генерала Промтова [1636], утихло украинское повстанчество – банды рассеялись, а население не противилось добровольческой власти. Но иначе обстояло дело дальше на запад, чем ближе ко Львову с епископом Шептицким [1637], злейшим врагом России, и чем ближе к Польше, с первых дней своей возрожденной независимости образовавшей в своем Генеральном штабе особый украинский отдел (там виднейшую роль играл Генерального штаба полковник Змиенко [1638], бывший офицер моей 15-й пехотной дивизии).

Шептицкий и Пилсудский [1639]поддерживали Петлюру, и он (отчасти пропагандой, отчасти террором) держал в своем подчинении Подолию. С этим нельзя было не считаться. Между тем генерал Деникин не мог [не] считаться с тем смятением племенных настроений, которое в 1917 и 18 годах охватило в некоторой степени народные массы и в большей, а местами в огромной степени и общественно-политических деятелей. Об этих настроениях остроумно писал Мятлев [1640]: «Из хохлов создав чудом нацию, / пан Павло [1641]творит федерацию, /Атаман Краснов подпевает в тон: / будет тихий Дон, наш великий Дон, / и журчит Кубань водам Терека: / я республика, как Америка» [1642].

В день нашего вступления в Киев мне при известии о том, что в него уже вошли галичане, не пришло в голову считать, что генерал Бредов должен ослушаться приказа и, не разоружая сечевиков-галичан, войти с ними в соглашение – неисполнение приказа, как бы несимпатичен он ни был, было чуждо моему офицерскому сознанию (не подлежал выполнению приказ явно преступный, как, например, распоряжение генерала Шварца офицерам Добровольческой армии отступать из Одессы не к Добровольческой армии, а за границу в Константинополь). Но теперь я вижу, что в отношении корпуса сечевиков (галичан) Бредов мог бы быть более гибким. Корпус этот был остатком галицийской армии, образовавшейся в дни самостоятельности Галиции, провозглашенной в момент развала Австро-Венгерской империи. Самостоятельность эта была весьма кратковременной: по словам того же Мятлева, «выезжает лях на позицию – подавай ему всю Галицию». Уходя от поляков, сечевики стали в подчинение Петлюре. Это не было идеологическое сотрудничество, это было попросту наемничество, что сечевики и доказали, когда они, именуясь уже не корпусом, а армией, переменили хозяина и 3 ноября 1919 г. [1643]подчинились Добровольческой армии. Это было тяжелым ударом для Петлюры: он лишился наиболее организованного из своих соединений и сузил свою «незалежну Украину» до размеров Каменец-Подольского уезда. Тогда шутили: «Директория, директория, а где твоя территория?» и в ответ говорили – «Директория в поезде, территория под поездом» [1644].

Бредову было приказано разоружать петлюровцев; о галичанах в Екатеринодаре, по-видимому, ничего не знали. А поэтому генерал Бредов мог бы не столь круто обойтись с сечевиками и получить их на нашу сторону не в ноябре, когда уже для Добровольческой армии было все потеряно, а в июле, когда усиление нас корпусом сечевиков могло бы быть стратегически полезным.

Но генерал Бредов был бескомпромиссно исполнителен в отношении приказа сверху, и поэтому его первым распоряжением на территории Киева было: разоружить роту галичан у Цепного моста. В то время гвардия была уже в городе. Дождавшись головного полка 7-й дивизии, генерал Бредов поднялся с ним к Лавре, а затем мы пошли по Николаевской (?) ул. к Крещатику. Когда мы прошли мимо публичной библиотеки, из одного дома был открыт по нам [1645]пулеметный огонь. Колонна остановилась в ожидании, пока головная рота расправится с большевиками, засевшими в коммунистическом клубе. В это время с Крещатика свернул на нашу улицу автомобиль, в котором сидели австрийские офицеры; рядом с автомобилем скакал всадник-гвардеец и угрожал офицерам револьвером; не понимая происходящего, я направил на эту группу свой пулемет; старый австрийский офицер в автомобиле сделал мне знак не стрелять. Автомобиль остановился подле нашего, из него вышел генерал и сказал, что хочет говорить с генералом Бредовым. Генералы познакомились. Прибывший был командиром корпуса сечевиков генерал Краус [1646](известный австрийский военный писатель, командовавший одной из армий императора Франца Иосифа, а теперь служивший Галиции и действовавший в союзе с Петлюрой). Всадник, угрожавший застрелить генерала, отъехал в сторону и истерически кричал что-то о чести русского флага. Его поведение стало понятным позже, когда мы узнали о столкновении, происшедшем возле здания городской думы между гвардейцами и украинцами. Каждая из сторон подымала свой национальный флаг на башне городской думы, а другая сторона срывала его. Разгоряченный происшедшей стычкой, этот юный всадник хотел на вражеском генерале отвести душу, но, к счастью, не хватило решимости выстрелить.