Андрей Ганин - Семь «почему» российской Гражданской войны

Текст моего первого доклада был напечатан в виде брошюры под заглавием «Взятие Киева войсками Полтавского отряда» (пессимист Миша Калнин мне советовал приступить к составлению второй брошюры: «Отдание Киева войсками Полтавского отряда»). Мне эта брошюра дала хороший доход, а вскоре после ее напечатания ко мне пришел некий делец, направленный ко мне нашим старшим адъютантом капитаном Головиным; делец рассыпался в похвалах моей брошюре, которой он, конечно, не читал, и сразу же купил у меня право на второе издание «в одном или двух миллионах экземпляров». Вручив мне в виде задатка 30 тысяч рублей, он пригласил меня на завтрак у него в канцелярии для обсуждения деталей издания. За завтраком не было сказано ни слова о брошюре, но он и его компаньоны, не менее наглые, чем он, предложили мне вступить акционером в создаваемое общество «Добрармия Москве».

Идеологическая ширма этого предприятия была такова: мало избавить Москву и города на пути к ней от большевиков, надо их избавить от голода и от товарного голода, а для этого непосредственно за войсками должны продвигаться поезда с продовольствием и товарами. Коммерческая сторона заключалась в том, что «Добрармия Москве» будет закупать целые поезда грузов и по себестоимости (под контролем властей) продавать товары и продукты населению, однако 1–2 вагона общество может продать и по вольной цене (в этом и заключался трюк: можно без барыша продать 15 вагонов муки и кухонной посуды, но нажить миллионы на вагоне дамских чулок и на вагоне ниток). Общество имело бы 10 акционеров – из них 5 дают капитал, а 5 офицеров – свои связи; барыши же делятся на 10 частей поровну. Меня, по-видимому, заманивали по двум причинам – я был влиятелен в штабе генерала Бредова, а мой дядя был начальником военных сообщений. Я не знал, вступить ли в это общество, но Милочка (у нее ясность ума и чистота сердца всегда были отличны) указала мне, что это – не офицерское дело. Она меня спросила: «Вступил ли бы ты в такое общество, в то время, когда был подпоручиком 15-й артиллерийской бригады?» «Не вступил бы» – «Ну, так и теперь не вступай!» И я не пошел на «суаре», которое давал главный директор по случаю основания общества. Так я «упустил» единственную в моей жизни возможность стать миллионером.

Впрочем, деньги никогда не гипнотизировали нас с Милочкой. И мои большие газетные заработки в Киеве были не целью, а «побочным продуктом» моего публицистического производства, сильно меня увлекавшего.

Однако своими прямыми обязанностями – штабными – я увлекался еще более. По возвращении в Киев я застал перемены: вместо полковника Эверта начальником штаба стал Генерального штаба полковник Борис Александрович Штейфон. Это был выдающийся офицер, уже в чине капитана отличавшийся способностью к проявлению инициативы и к принятию на себя ответственности за нее: генерал Юденич отважился на штурм Эрзерума потому, что капитан Штейфон, произведя разведку, сделал ему крайне оптимистичный доклад: капитан решил, что надо штурмовать, и своим докладом подстегнул решимость генералы. Тайное путешествие генерала Штейфона по Советскому Союзу (см. главу «Дело» [1684]) доказало его редчайшую отвагу. Этот человек вел жизнь христианина, и эмигрантское разложение не подточило в нем понятий об офицерской чести. И тем не менее его до конца жизни преследовало презрительное слово «жид»: будучи по матери духовного происхождения, он по отцу унаследовал еврейскую кровь – его отец и дед-выкрест имели в Харькове мастерскую фуражек. Потомок еврея в третьем поколении по принятии христианства, он мог поступить и в военное училище, и в академию. Царь признал его достойным и офицерского звания, и звания офицера Генерального штаба, но монархические изуверы в эмиграции не признавали этого монаршего удостоения.

Новый начальник штаба сразу поставил вещи на свое место – воспротивился вмешательству генерала Бредова в штабную работу, отменил мои непосредственные доклады генералу и подтянул инспекторскую часть. Мне он, когда я ему представлялся, сказал: «Надеюсь, что вы знаете ваши права и обязанности. Уполномочиваю вас замещать меня и тогда распоряжаться моим именем, но если вы превысите свою власть, то мы с вами немедленно расстанемся». Мы не расстались, и за год совместной работы полковник Штейфон не имел случая сделать мне замечания. А мои промахи он, как добрый начальник, брал на себя. Например, когда мы в Бредовском походе шли по Подолии и я, за недостатком обоза, велел уничтожить тюки с излишними топографическими картами, то я положился на военного топографа, а он положился на писарей, писаря же, по неопытности, сохранили карты Урала и истребили карты Подолии; полковник Штейфон доложил генералу Бредову, что он велел сжечь все карты.

Полтавский отряд в Киеве впитал в себя все войска Киевской области – у генерала Драгомирова в непосредственном подчинении остались киевский и иные тыловые гарнизоны. Таким образом, наш штаб получил значение армейского. В связи с этим заведующим разведкой на шею поручику Циммерману был посажен Генерального штаба подполковник Кобылянский [1685], но когда выяснилось, что он разведкою не интересуется, то его переместили в мои помощники (я в то время уже был представлен к производству в подполковники и полковники и был причислен к Генеральному штабу, поэтому полковник [1686]Кобылянский не очень обиделся, что дан мне в помощники). Вторым помощником мне назначили полковника Збутовича [1687], много лет тому назад окончившего академию по 2-му разряду и служившего затем только по военно-учебной части – он штабной работы не знал и был ленив, как истинный хохол. По понятиям регулярной армии, постановка полковников под начало капитана (хотя уже и представленного к производству в полковники) была недопустима [1688]. Но в революционной войне это было естественно: я вынес на своих плечах всю тяжесть оперативно-штабной работы от Иловайской до Царицына и до Киева – не смещать же меня в Киеве, потому что там примкнул[и] к Добровольческой армии полковник К. и полковник З. Если бы при появлении в армии новых офицеров, старших в чинах, смещали старых заслуженных добровольцев, то не достигли бы высоких должностей такие мастера «неправильной «войны», как Кутепов, Скоблин [1689], Туркул [1690], Пешня [1691], Манштейн [1692]. Принцип старшинства, вообще говоря, правильный для нормальной армейской жизни, не применим в ненормальной войне: если бы во главе Киевской области был поставлен не почтенный генерал от кавалерии Драгомиров, а, скажем, полковник Штейфон, то область выставила бы несколько дивизий для действующей армии, а не только местные гарнизоны в городах. Если бы в[о] главе Одесской области стал не генерал Шиллинг, богатый давними заслугами в гвардии, а гвардейский авантюрист полковник Стессель [1693](сын порт-артурского генерала Стесселя [1694]), то область подкрепила бы собою бредовские войска, когда они отходили к Одессе: но при Шиллинге Одесская область осталась беспомощной.