Андрей Ганин - Семь «почему» российской Гражданской войны

Жизнь, боевые потребности оправдывали нарушение принципа старшинства. Поэтому нашим начальником штаба стал молодой, но отличившийся взятием Чернигова полковник Штейфон, а не какой-либо генерал, предложивший свои услуги по освобождении нами Киева от большевиков; поэтому я не был смещен с должности, а киевские «подснежники», более чиновные, нежели я, были поставлены в мое подчинение.

При оперативном отделении состоял для связи с Днепровской речной флотилией лейтенант М., известный всему российскому юношеству под именем «капитан Свистун» – он был автором захватывающих рассказов о морских приключениях. Я обратил внимание, что секретные сведения о положении на фронте становятся достоянием всего штаба; приказал моим оперативным мальчикам обнаружить щель, в которую вытекают секреты, и они установили, что «капитан Свистун», получив у меня для своего адмирала секретную устную сводку, собирает вокруг себя в офицерском собрании штаба аудиторию и кичится перед нею своею осведомленностью. В тот же день автор занимательных приключений пережил неприятное приключение и был изгнан из нашего штаба [1695].

Во время одного телеграфного разговора генерала Бредова с Екатеринодаром в аппаратной комнате штаба обнаружили газетного репортера, обманувшего бдительность часового и дежурного офицера и выслушавшего весь секретный разговор. Это обнаружилось, и Бредов вышел из себя. Заведующий службой связи штабс-капитан Михайловский [1696]был снял с этой должности (но оставался, впрочем, в моем отделении), а на его место назначили киевлянина полковника Т. Под его начало был поставлен капитан Зур, неутомимый и весьма толковый командир нашей телеграфной роты, и от этого дело пострадало: полковник Т. имел способность плестись в хвосте у потребностей армий, а не предвидеть их; например, когда мы отступили на переход от Киева и проволочная связь с ним не была прервана, то он стал по телеграфу уговаривать недостававших нам телеграфистов догнать нас. Этот подснежник испарился, когда мы подошли к Одессе. Вообще киевский урожай не был высококачественным: по-видимому, лучшая часть офицерства была еще при гетмане переслана генералом Ломновским в Добровольческую армию или вступила в добровольческие генерала Кирпичева [1697]дружины, вывезенные немцами в Германию, чтобы спасти офицеров от петлюровской расправы.

Почему-то был смещен комендант штаба – отличный офицер-первопоходник капитан Ползиков (он остался командиром комендантской роты при штабе), и комендантом был назначен киевлянин полковник Тарновский, единственным достоинством которого было то, что он имел расторопнейшего, исполнительнейшего и энергичнейшего сына подпоручика – я взял его в оперативные мальчики.

Штаб наш в Киеве разросся в связи с увеличением количества войск, которые этот штаб теперь обслуживал. К сожалению, киевлянин Бредов проводил в состав штаба своих знакомых киевлян без должного отмеривания их служебных и идейных качеств.

Недостаточная идейность части киевских добровольцев бесспорно выявилась в момент оставления нами Киева: полезные войска подтаяли, а киевский гарнизон растаял – многие оказались патриотами в пределах видимости родной колокольни. Впрочем, людей семейных строго винить нельзя – в Гражданскую войну забота о семье, естественно, доминирует над заботой о родине. Надо добавить, что часть киевского гарнизона влилась в отходившие полевые войска, а рота, например, сформированная инженером Кирста [1698]из киевских рабочих, до конца кампании доблестно дралась в составе армии генерала Бредова.

Киевляне предчувствовали наш уход. Если бы даже и не случилась психическая катастрофа в Добровольческой армии, вызвавшая откат от Орла, Курска и Харькова, то все же наше положение в Киевской области стало бы затруднительным – наша власть не совладала с моральной, хозяйственной и административной анархией в крае. Назначение генерала А. Драгомирова начальником области было большою ошибкой. Этот отличный кавалерист не годился в администраторы в революционное время. Однажды в Белграде во время одной из его бесед со мною он мне поведал сущность своего миросозерцания: «Все живое подчиняется двум законам – закону эволюции вида и закону сохранения вида; эти два начала – прогрессивное и консервативное – находятся в вечном соревновании; я являюсь воплощением консервативного начала». Это вполне отвечало психике генерала Деникина, но не психике сбитого с вековых устоев народа: против демагогических лозунгов большевизма бессильна была формула – «сперва возвращение к прежним формам жизни и успокоение, а потом реформы».

Разрушение иллюзий, создававшихся в населении Киевской области во время нашего освободительного похода к Киеву, привело к апатии и к упованию лишь на помощь иностранцев, главных персонажей Версальского мирного конгресса [1699].

Фельетонист Лоло (Мунштейн) писал: «Мы хотим, чтобы Черчилли / сразу нас излечили / Мы с тревогой взираем / в жизни хмурую даль. / О, Черчилли! О, Билли! / Жизнь совсем в ином стиле / О, Черчилли! О, Билли! / О, далекий Версаль!»

Ко мне пришел капитан Гершельман [1700], мой приятель по службе мирного времени, и, заклиная старой дружбой, умолял сказать, пора ли отправить жену в Одессу к родителям. Я дал пифийский ответ: прифронтовая полоса – не место для женщин; если твоя жена нервничает, то немедленно ушли ее из прифронтовой полосы, какою является Киев. Я не мог ответить – пора спасаться. Такой совет, исходивший из оперативного отделения штаба генерала Бредова, вызвал бы массовое бегство киевлян. А если бы стотысячная волна беженцев хлынула на юг, то железные дороги охватил бы паралич, и вследствие этого наша армия потеряла бы маневро-боеспособность и не защитила бы никого, ни даже тех, кого исподволь эвакуировала из Киева. Киевский заведующий передвижением войск Генерального штаба полковник Злобин [1701], не щадя своих сил, вывозил киевлян, сколько позволяли железнодорожные средства.

лись – даже 7-я дивизия не проявила боевого подъема, гвардейская же дивизия – и того меньше. Генерал Драгомиров, будучи в молодости гвардейцем (он начал службу в Семеновском полку, а по завершении академии воспользовался правом переменить род войска и стал кавалеристом), внял настроениям гвардии и развернул бригаду генерала Штакельберга в Сводно-гвардейскую дивизию, несмотря на утверждения генерала Бредова, что это недопустимо вследствие опасной малочисленности офицерского кадра бригады. В результате развертывания боеспособность символических полков понизилась в такой же мере, в какой офицеры повысились в должностях (батальонными командирами стали ротные, ротными – взводные, а взводами командовать было некому) [1702]. Распухли хозяйственные части; появились поезда – базы, составленные из вагонов, наполненных сахаром, кожами, мануфактурой – в этом накоплении проявлялась не только запасливость, но и спекулятивная жадность [1703].