Андрей Ганин - Семь «почему» российской Гражданской войны

15 ноября. Ухудшение состояния здоровья и почти полное отсутствие сна вызвали мой отъезд во Владивосток в надежде устроиться там в Морском госпитале, бывшем в мои времена образцовым и превосходно обставленным медицинским учреждением. Перед отъездом познакомился с опубликованным в газетах грозным воззванием Сахарова, сулящим расстрелы и всякие скорпионы всем, не исполняющим распоряжения по эвакуации; по суконности редакции и по глупости самих угроз видно, что тут работали совместно родственные души бетонного аракчеевца и злобного полицейского [1839].

В деталях примечательно распоряжение о выгоне всех омичей на окопные работы, это в обстановке отступления, общего развала и 25-градусных морозов.

В вагоне меня атаковал Корф с проектом новой организации осведомительного отдела с филией в Шанхае и, конечно, с весьма жирными окладами содержания и притом в валюте; начальнику отдела, понимая, что таковым должен быть такой специалист, как сам Корф, одних только разъездных положено 2500 долларов в месяц.

Я совсем опешил от этого доклада; выразил удивление, почему с ним обращаются ко мне, совершенно конченному и начисто ушедшему от всяких дел человеку, да кроме того еще очень тяжело больному и, надо добавить, общеизвестному ненавистнику всяких осведомительных и разведывательных организаций и учреждений вообще, а в их формах и нравах Гражданской войны в особенности.

С маньчжурским поездом, к которому прицепили мой вагон, приехал из Читы Петр Петрович [1840]; как прежний сотенный командир Семенова, он хорошо осведомлен во многом, там происходящем. Между прочим, он сообщил мне, что я проехал через Читу благополучно только вследствие авторитетного вмешательства Федотьева; без этого было бы, наверное, осуществлено тайное решение семеновской клики снять меня с поезда и под каким-нибудь соусом вывести в расход – в наказание за тот разговор с Мике [1841]и другим членом японской миссии, который я имел в Омске вскоре после моего туда приезда и который касался безобразий атаманского режима. Этот разговор, как оказывается, был своевременно сообщен в Читу, и в иных условиях мне, конечно, не дали бы благополучно проехать в Харбин.

Корф ушел от меня недовольным и обескураженным; я весьма откровенно изложил свой отрицательный взгляд на всяких осведомительных деятелей, добавив, что если бы расформировать все учреждения, в которых они укрываются от боевого фронта и черной работы, то получился бы хороший полк с внушительным числом рядов.

В ответ на это мой собеседник не преминул поделиться со мной некоторыми сведениями не своего, так сказать, а моего порядка. Он сообщил, напр[имер], что сейчас в Харбине работает не менее десяти разных разведок и осведомителей; по его данным, на хорватовскую разведку расходуется до 300 000 иен в месяц, семеновские руководители местной агентуры получают одного только жалованья по 10–12 тысяч романовскими в месяц плюс сотни тысяч в иенах на экстраординарные расходы; за ними следуют более мелкие акулы: охранной стражи, Приамурского округа, отделение ставочной разведки, Министерства внутренних дел, а вся компания завершается союзниками, среди которых наиболее энергичны и наиболее не стесняются в расходах японцы, американцы и чехи.

Откровенничая со мной по этой части, мой собеседник не знал, конечно, что мне было доподлинно известно, что в период до моего отъезда в Омск он сам был очень близко причастен к разведкам генерала Хрещатицкого и японской и получал от них ежемесячно по несколько сот иен (трудно сказать за что, так как по ограниченности и болтливости должен был не подпускаться совершенно к делам разведочного характера).

Из всех этих разведок и контрразведок наши собственные были самые гнусные, с огромным процентом агентуры, подкупленной союзниками и работавшей главным образом в их пользу. Все наши учреждения этого рода работали независимо друг от друга и старательно друг другу мешали, устраивали одна другой всякие подвохи и по этой части проявляли, несомненно, значительно больше энергии и поворотливости, чем в борьбе с красными шпионами и агитаторами. Сейчас, наверняка, все это продолжается в том же духе. При расставании с Корфом убедился, что одним из главных родителей проекта новой осведомительной махинации был Полидоров, очевидно понимающий всю невыгоду возвращения в трескающийся Омск и старающийся создать для самого себя высокую и валютную синекуру в наиболее безопасном тылу. Но опять-таки, непонятно, к чему тут я.

В дороге прочел записку и.д. начальника штаба охранной стражи полковника Баранова [1842]по поводу обнаруженного им плана местных китайских властей не допустить восстановления прежнего корпуса пограничной стражи и заменить его своими собственными китайскими формированиями.

Записка обстоятельная, убедительная и подкрепленная солидными доказательствами, а самый план находится в полном соответствии с националистическими стремлениями Чжан Цзо-Лина, каковые давно уже известны и направлены к постепенному нашему вытеснению из всей Маньчжурии… а в далеком будущем даже связаны с возвращением Китаю всего, взятого нами по Айгунскому договору [1843].

В связи с этой запиской надо было очень и очень пожалеть о преступной бездеятельности Хорвата и его помощников в вопросе о восстановлении пограничной стражи с выполнением этого во всяком случае уже в канун 1917 года, когда произошел захват власти большевиками.

Тогда для этого имелись все законные основания [1844]; тогда никто не мог этому препятствовать, а поток военных беженцев давал все возможности создать новые и достаточно прочные части.

Вместо этого выдумали организацию какой-то полуштатской вольнонаемной охранной стражи, да и это дело поручили старому командному составу, промаринованному в старом маньчжурско-хорватовском соусе и привыкшему смотреть на свои места как на что-то очень спокойное, весьма обеспеченное и не особенно обязывавшее.

В результате новая охранная стража недалеко ушла от качества и порядков знаменитой Матильдиной гвардии [1845]первых годов существования Восточно-Китайской железной дороги; большая разница получилась только в денежном размахе: прежде лилось золото и летели миллионы, теперь все сжалось, а кое-где подошло к пределам нищенства.

Командный состав, который получила новая охранная стража, не выдерживает сколько-нибудь снисходительной критики; Самойлов при дельных и энергичных помощниках был бы еще терпим, но при их теперешнем составе его сибаритство, безволие, условия его личной жизни, отсутствие авторитетности и гражданского мужества обращают его в полный нуль, если даже не хуже.

Хозяйства он не знает, в него не мешается, и все идет по-старому, по чему-то среднему между коммерческим правом и кормлением. Помощник Самойлова по хозяйственной части старый заматерелый маньчжурец, физическая развалина, сугубый лентяй и присяжный укрыватель разных злоупотреблений. Очень недавно проворовался казначей штаба охраны, и все это покрыли, ибо для всей старшины очень опасно допускать следователя копаться в хозяйственных и денежных делах охраны. И в то же время роты на линии сидят без одежды и обуви, страдают от непорядков и задержек в отпуске денег и даже текущего продовольствия.