Саймон Рейнольдс - Ретромания. Поп-культура в плену собственного прошлого

Сегодня мы испытываем некоторые проблемы с представлениями о будущем, исключение составляют лишь апокалипти-

ческая тематика («28 дней спустя», «Я — легенда», «ВАЛЛ-И», «Послезавтра», «Дорога», «2012») или образы будущего, в котором мы разрушили всё, чего достигли, как в антиутопии «Дитя человеческое». Неспособность научной фантастики создавать привлекательный, состоящий из многообещающих образов завтрашний мир сопровождается угасанием футурологии как художественного жанра. Она постепенно становится своеобразной научной дисциплиной, исследованием и теоретизированием вроде тех, которые проводят научные группы и государственные институты. Но у современности нет своих Бакминстера Фуллера и Элвина Тоффлера. Последний, возможно, до сих пор остаётся самым известным футурологом в мире, который ещё в 1970 году в своей книге «Шок будущего» предупреждал о том, что изменения происходят слишком быстро для нервной системы и адаптационных механизмов простых граждан. В романе 1980 года «Третья волна» проскальзывали более позитивные нотки о демократических возможностях технологий. Тоффлер был самым заметным, но далеко не единственным представителем писателей, работавших в беллетристическом жанре «массового мышления». Помню, как на своё шестнадцатилетие в 1979 году я получил в подарок одну из таких книг, в которой предсказывались самые невероятные вещи: путешествия на аэростатах, которые заполнят небо гигантскими грузовыми воздушными шарами и новыми видами дирижаблей — воздушными аналогами океанских круизных лайнеров, которые неспешно будут перевозить людей с одного континента на другой.

ЗАВТРА

Правда, этот позитивный взгляд на будущее, характерный для пятидесятых и шестидесятых, был уничтожен семидесятыми. Обеспокоенность экологией начала проявляться во всём, от альбома Нила Янга «After the Gold Rush» (с лирическими выпадами «Look at Mother Nature on the run / in the 1970s») до кинокартины «Молчаливый бег», в которой повествуется о космической станции, где горстка ботаников пытается сохранить вымершие на Земле виды растений. К восьмидесятым думать о будущем в позитивном ключе, казалось, стало дурным тоном. Общая мизансцена таких фильмов, как «Звёздный путь», «Космическая одиссея 2001», «Штамм ,,Андромеда“» и «Бегство Логана», представля-

ющая собой сверкающее, стерильное пространство пластиковых интерьеров и люминесцентного освещения, уступила место ржавчине и мраку. Даже путешествия в космос стали эстетически «безобразны». Режиссёр «Чужого» Ридли Скотт выбрал самую неправдоподобную, но атмосферную палитру: мрак (они смогли разослать грузовые космические корабли во все точки Солнечной системы, но не удосужились загрузить на борт корабля запасные лампочки?) и конденсат, постоянно капающий со всех сторон. Позже Скотт использовал эту игру теней и неуютную сырость для достижения атмосферы неонуара в своём фильме «Бегущий по лезвию». В обоих фильмах действие происходит в недалёком будущем, когда мир находится под диктатом больших корпораций, неразумно использующих ресурсы Солнечной системы.

ИЗ КОСМОСА

По мере того как видение будущего популярной культурой становилось всё более невзрачным, футурология как жанр художественной литературы совсем сдала позиции (вы можете вспомнить хоть один роман Тоффлера, опубликованный после 1980 года?). Место лидеров продаж на полках книжных магазинов заняли такие беспросветные иеремиады и романы, пытающиеся ответить на вопрос «В чём мы ошиблись?», как роман Нила Постмана «Amusing Ourselves to Death» (1985) и книга Алана Блума «The Closing of the American Mind», опубликованная в 1987 году. В девяностые годы произошёл скромный всплеск футуризма на волне информационно-технологического бума, который активно теоретизировался такими журналами, как Wired и Mondo 2000. Пока одни футурологи, вроде Кевина Келли, были полны энтузиазма относительно новых технологий, другие строили из себя «зиппи» (это как хиппи, только за вычетом технофобии и сельской ностальгии), например Джарон Ланье и Рэй Курцвейл. Миллионер-изобретатель, восторгавшийся потенциалом нанотехнологий, виртуальной реальности, искусственного интеллекта и трансгуманизма, Курцвейл утверждал, что экспонента прогресса вскоре достигнет своего пика. Результатом этого станет большой взрыв человеческой истории — технологичное «второе пришествие» с разумными машинами в главной роли, с перевоплощением человеческого интеллекта и личности, с бессмертием.

После спада информационно-технологического бума и И сентября все эти пророки пропали с горизонта (Ланье вернулся в 2010 году с брюзгливой книгой «Вы не гаджет. Манифест» — разочарование обманутого интернетом человека). Вся эта инвестиционная мания привела к спокойному и угрюмому быту. Сейчас футурология как жанр научно-популярной литературы деградировала до скромных потребностей маркетологов и промоутеров. Взять хотя бы книгу 2006 года «Next Now: Trends for the Future» Мириам Сэлзман и Ира Мататиа. Почти без исключений, все «пророчества» Сэлзман и Мататиа были весьма очевидными или устоявшимися трендами: Википедия, блоги, повара-знаменитости, гастрономическое порно, брендомания, приватизация космоса, знакомства в интернете, старение популяции. Ближайшее будущее, по всей видимости, не сулит ничего нового.

ЗАВТРА

Сейчас уже трудно определить, откуда пошло распространённое выражение — «ностальгия по будущему». Я наткнулся на него в книге легендарного фантаста Айзека Азимова (в его монографии 1986 года «Future Days», посвящённой иллюстрациям художника Жана Марка Кото, датированным 1899 годом, на которых была изображена жизнь людей в 2000 году). У Жана Бодрийяра, который в своей книге «Америка» упоминает специфическую для европейцев «ностальгию по будущему», не в пользу последней противопоставляя её американскому видению современности как наступившей утопии. Философ-транс гуманист Ф. М. Эсфен-диари, он же FM-2030, в своей книге 1970 года «Optimism One» писал о чувстве «глубокой ностальгии по будущему». И даже Ричард Дейли, консервативный мэр Чикаго, однажды заявил, что люди «должны испытывать ностальгию по будущему».

Эта фраза и её смысл, кажется, получили наибольший резонанс в контексте музыкальной культуры. Впервые я заметил это в рецензии музыканта и критика Дэвида Тупа, пытавшегося описать своеобразную острую тоску, пронизывавшую электронную музыку девяностых годов, таких проектов, как The Black Dog и Aphex Twin. Потом наткнулся на более раннее высказывание

соратника Тупа — Брайана Ино. В 1989 году он описал «видеоживопись» (такие работы, как, например, «Mistaken Memories of Medieval Manhattan»), которой увлекался в начале восьмидесятых, как смешанные «ощущения того, что могло бы быть... ностальгией по будущему». Но, оказывается, ещё раньше была песня 1978 года группы Buzzcocks «Nostalgia», в которой Пит Шелли пел: «Иногда в моей голове звучит песня. / Ощущение, словно моему сердцу знаком этот припев. / Мне кажется, эта музыка рождает ностальгию по годам, что ещё впереди». Возможно, Туп, Ино и Шелли, прямо или косвенно, позаимствовали идею критика и композитора Неда Рорема. В тексте к нотному каталогу 1975 года Рорем писал: «Музыка, в отличие от изображений и слов, не имеет дела с фактами — говоря другими словами, с ассоциациями, которые, по сути своей, относятся к прошлому. Гем не менее музыка ассоциативна. Но с чем? Музыка — единственная форма искусства, которая навевает чувство ностальгии по будущему». Мне импонирует смелость и патриотизм Рорема, который возвысил музыку над всеми другими видами искусства. Но так ли это на самом деле? Более того, я не совсем уверен, что конкретно он имел в виду. Абстрактность, позволяет выражать противоречивые и непонятные чувства, которые мы не в состоянии сформулировать словами? Подлинная страсть музыки не в состоянии противопоставить себя реальности?