Саймон Рейнольдс - Ретромания. Поп-культура в плену собственного прошлого

Для любого, кто раньше бредил научной фантастикой, это довольно разочаровывающее наблюдение. Очевидно, что клишированные ориентиры завтрашнего мира — отдых на Луне; роботы-дворецкие; трансатлантические поезда, мчащиеся со скоростью 900 миль в час по вакуумному тоннелю, — были заблуждением. Футуристичность отсутствует и на бытовом уровне в нашей повседневной жизни — процесс приготовления яиц или мытья в душе никак не преобразился.

Я далеко не одинок в своей тоске по будущему, которое так и не наступило. Разочарование было всеобщим и долгое время нарастало и нарастало, набрав чудовищную скорость в конце девяностых, перед рубежом нового тысячелетия. Эта очень своеобразная эмоция, которую трудно утолить, — ностальгия по будущему, «неостальгия» — имеет свой шуточный символ: личный

реактивный ранец. Но, несмотря на иронию в названиях групп вроде We Were Promised Jetpacks или заголовках книг, таких как «Where’s Myjetpack? A Guide to the Amazing Science Fiction Future That Never Arrived», за всем этим напускным сарказмом кроется боль и неподдельная тоска. Когда я беседовал с Джеймсом Лилан-дом Кирби о его альбоме «Sadly, The Future Is Not What It Was», он говорил, что хотел бы «смотреть на мир тем детским взглядом и верить, что скоро мы сможем жить на Луне, а когда мы захотим встретиться с друзьями, то наденем реактивный ранец и в счи-таные секунды окажемся в нужном месте». Кирби предположил, что 2000 год всегда был неким особым рубежом. Казалось, что смена цифры 19 (числовое обозначение двадцатого века) на 20 одним махом ознаменует начало новой великой эры, словно мы сделаем гигантский скачок в будущее. Flo, разумеется, новое тысячелетие и до сих пор мало чем отличается от конца предыдущего. Написанная экспертом в области робототехники Дэниелом Уиллсоном книга «1де мой реактивный ранец?» читается как истерика бывшего фаната научной фантастики. Но за шутливым гоном, скрывается задел для более серьёзного археологического исследования преждевременно отвергнутых новаторских идей, (>т программы военно-морских сил США под кодовым названием «Sealab», которая подразумевала возможность строительства жилых поселений на дне океана, и до идеи «космического лифта», который смог бы доставлять нас на высоту 300 миль от поверхности Земли прямо в открытый космос (физически вполне реализуемо, но, в прямом смысле, астрономически дорого). Уиллсон также кивает и в сторону научно-фантастических идей, которые уже почти реализованы, как, например, «умный дом». Но «умный дом» не будет обладать разумом, не будет менять цвет обоев в зависимости от вашего настроения и не будет самостоятельно на-I юлнять холодильник вашими любимыми деликатесами, как это было описано в многочисленных научно-фантастических рома-I lax. Вместо этого он будет своеобразным высокотехнологичным домом престарелых, оснащённым датчиками движения, которые приспосабливаются к повседневному ритму своих пожилых жильцов и подают сигнал тревоги, если хозяева вдруг реже положенного ходят в туалет.

ИЗ КОСМОСА

Эта прозаическая реальность того, что когда-то казалось чистой фантастикой, свидетельствует: наши представления о будущем сильно измельчали за последние тридцать лет. Нет, в целом всё нормально, и во многих смыслах мы уже в будущем, просто оно проникает в нашу жизнь мучительно медленно. Были выдающиеся достижения в области медицины и хирургии, но вы не видите этих преобразований, так как они происходят в стенах больниц, и их главная задача — вернуть пациентов к здоровой, полноценной жизни. Много невероятных достижений произошло в области компьютерных технологий и телекоммуникаций, и они органично вписались в нашу повседневную жизнь. Такие прорывы, как сжатие информации и миниатюризация телекоммуникационных технологий, если вдуматься, в той же степени удивительны, как космические станции и боевые роботы, которые когда-то описывались как стандартная декорация повседневной жизни в будущем. Проблема в том, что «микро» всегда производит меньшее впечатление, чем «макро». И посмотрите, как мы распоряжаемся всеми этими выдающимися устройствами: как одержимые снимаем всё, что происходит в нашей повседневной жизни; переписываемся со своими друзьями, переводя личную встречу в цифровое пространство; отмечаем рестораны, в которых побывали; распускаем сплетни о знаменитостях и, как неоднократно отмечалось в этой книге, купаемся в ностальгии по поп-культуре, которая аккуратно упакована в цифровые хранилища Глобальной сети. Все наши действия, если выразиться культурно, далеко не новы и, строго говоря, мало впечатляют. Будущее, как и предполагалось, героическое и великое, но наши действия (или, лучше сказать, бездействия?) в использовании новых технологий попахивают откровенным декадентством. Зацикленным на собственном внутреннем мире империализмом, нежели его новой, выходящей за рамки привычного, формой.

Иногда создаётся ощущение, что сам по себе прогресс замедлился. Шестидесятые были кульминационным всплеском инноваций двадцатого века, а все последующие десятилетия характеризовались стагнацией и откатом назад. Первые две трети двадцатого столетия прошли под флагами централизованного

планирования и государственных инвестиций: огромные дамбы; мегаломанские государственные программы по электрификации регионов; строительство автострад; благоустройство юродов и борьба с нищетой. Фантасты, которые росли в этом быстро меняющемся мире (в том числе и на тёмной стороне «государственной силы» — полная мобилизация и экономия в военных целях; советская коллективизация народного хозяйства, которая обернулась массовым голодом; нацистский геноцид и так до бесконечности), естественно, предполагали, что изменения будут продолжаться с такими же динамикой, размахом и пафосом. Они предполагали, что когда-нибудь целые города будут умещаться в одном гигантском небоскрёбе, а урожаи будут ('обираться комбайнами размером с небольшой корабль.

ИЗ КОСМОСА

Нет. ничего удивительного в том, что научный родственник научной фантастики, футурология, или «перспективные исследования», появился именно в это время глобальной государственности. Вторая мировая война укрепила веру и доверие к разумному использованию силы правительством. И мир, возникший после 1946 года, давал множество поводов для доброжелательного государственного вмешательства: от проблем ликвидации последствий военных действий до создания новых независимых развивающихся государств, которые возникли I ia обломках Британской империи. Пятидесятые и шестидесятые характеризовались исключительно прогрессивным мышлением, стремлением предвидения, направленного не только на определение возможных последствий, но и на корректировку реальности для достижения нужной цели. Нет ничего удивительного в том, что в те годы произошёл бум не только научной фантастики, но и неофилии во всей культуре в целом. Обтекаемая, блестящая эстетика эпохи модерна поднимала на щит пластик, синтетику и блестящий хром как материалы, из которых будет возведён «новый мир». Эта эпоха, создавшая «Джетсонов», — один из основных источников многих футуристических догм, осевших в коллективной памяти: персональные ракетомобили, пищевые пилюли, видеофоны, собаки-роботы.