Николь Лоро - Разделенный город. Забвение в памяти Афин

Но безоговорочное примирение имеет место не всегда, и когда угроза ниспровержения все еще представляется нависающей над политической жизнью, война клятв продолжается: так, есть клятва, которую афинские олигархи в строжайшем секрете дают друг другу против народа Афин перед тем, как впервые захватить власть [503] Аристотель. Политика, V, 7, 1310a9–11 свидетельствует о том, что во всех демократических городах олигархи открыто давали клятву сокрушить dēmos. Ср.: Glotz G. Le serment. P. 117. , и в ответ на нее, сразу после восстановления демократии, приносится новая клятва, обязывающая к борьбе всех граждан («Я предам смерти и словом, и действиями, и подачей голоса или моей собственной рукой, по мере моих возможностей, всякого, кто свергнет афинскую демократию…» [504] Пер. Э. Д. Фролова с неб. изм. ). То, что эта новая клятва является важной частью декрета Демофанта (409 год), интересно уже само по себе; но мы сосредоточимся на ее заключительном положении, которое специально заботится о том, чтобы аннулировать все данные ранее мятежные клятвы, включая те, что были даны самими клянущимися:

А все клятвы, которые были принесены в Афинах, в войске или где-нибудь в другом месте и которые были направлены против афинского народа [ enantíoi tōi dēmoi tōi Athenaíōn ], я отменяю и расторгаю [505] Андокид. О мистериях, 97–98. Пер. Э. Д. Фролова. .

«Я их расторгаю и от них избавляюсь» ( lýō kaì aphíēmi ): поистине только речевой акт, которому придали весь его размах – что означает, что его довели до самого предела [506] См.: Torricelli P. Sul greco «horkos» e la figura lessicale del giuramento. P. 128 (о гомеровской формуле omosén te teleútēsen te tòn hórkon из «Илиады», XIV, 280 [поклялась и довела до конца клятву. – Примеч. пер. ]). Кроме того, автор отмечает, что о важности речи косвенным образом свидетельствуют многочисленные случаи, когда от обязательств уклоняются с помощью вербальных стратагем. , – может обездействовать перформативную силу другого речевого акта – так же как Ахиллес от-рекал свой гнев; так же как благословения Эвменид от-рекали проклятия Эриний.

Подошли ли мы к концу нашего пути? До него еще далеко. Если клятва и в самом деле как позитивный речевой акт является точным определением идентичности, статуса и позиции в городе для любого клянущегося [507] Здесь я адаптирую наблюдения Торричелли: Torricelli P. Sul greco «horkos» e la figura lessicale del giuramento. P. 134–135. , то необходимо еще раз вернуться к этому «я», посредством которого даже в той клятве, что имеет значение для всего коллектива, каждый клянущийся обязывает себя лично.

Именно в первом лице единственного числа дают клятву почти во всех случаях, идет ли речь о клятве гражданского примирения или о союзническом договоре, и являются ли клянущиеся простыми гражданами или же они образуют некий должностной корпус, трибунал или орган типа boulē [508] Например, Meiggs-Lewis, 40 (клятва, которую афинская boulē дает Эрифрам), 52 (отношения Афин с Халкидой 446–445 годы до н. э.): boulē и судьи клянутся ouk ekhselō … [ст. 4. – Примеч. пер. ] ; и даже тогда, когда декрет уточняет, что все ( hápantes ) обязаны связать себя клятвой [509] Например, Meiggs-Lewis, 52, ст. 19 и 32–33. , коллектив все так же будет выражаться посредством «я», образуя нечто вроде суммы личных обязательств его членов. Тем не менее не будем торопиться объявить, что все это совершенно «нормально». Ведь помимо того что для историка не существует ни нормальности, ни банальности, ряд примеров (разумеется, гораздо более редких) клятв, данных в первом лице множественного числа [510] См., например, Meiggs-Lewis, 63 (договор о союзе между Афинами и Регием, 433–432 годы), ст. 13 ( khsýmmakhoi esómetha ), и 64 (договор о союзе между Афинами и Леонтинами, датировка та же). Аналогичным образом в трактате между Кеосом и Гистиеей (около 364, см.: Tod, 141, ст. 15–17) положения клятвы, приведенные в косвенной речи, демонстрируют третье лицо множественного числа. или же демонстрирующих чередование единственного и множественного [511] Так, в договоре о союзе между Афинами и боттиеями ( Bengston H. Staatsverträge des Altertums. München: Beck, 1962. S. 187) сакраментальная формула переходит от единственного числа (ст. 15–16) ко множественному (ст. 17) и возвращается к единственному (ст. 20–21). , как нельзя кстати подходит для того, чтобы по контрасту подчеркнуть преобладание этого выбора «я».

Я уже кое-что говорила по этому поводу в связи с гесиодовским городом, к гибели которого может привести всего один человек, когда связывала это обращение к «я» со всегда угрожающей возможностью клятвопреступления: именно этим, например, можно объяснить закон, предписывающий, чтобы в делах об убийстве, разбиравшихся в Палладии, победитель после своей победы дал новую клятву с exōleia , чтобы подтвердить, что он действительно сказал правду, и защитить судей, проголосовавших в его пользу, на тот случай, если обнаружится, что они без своего ведома были введены в заблуждение ложью («Если же нет, я призываю погибель на меня и мой дом, а у богов вымаливаю всевозможные блага для судей» [512] Эсхин. О предательском посольстве, 87. ); тем самым он заранее снимает ответственность с гражданского трибунала, который по определению должен принимать решение «согласно справедливости и истине» [513] Это постулируется в формуляре данной клятвы. Прежде чем приступить к исполнению обязанностей, судьи сами давали клятву выслушивать с одинаковой беспристрастностью обвинителя и обвиняемого. См.: Демосфен. Против Тимократа, 149–151, с замечаниями Глотца ( Glotz G. Le serment. P. 147–148). . Но нам следует дополнительно углубить наш анализ.

Возьмем еще раз декрет Демофанта. Как известно, после предписания «считать врагом [ polémios ] афинян» [514] Об этой формуле, согласно которой враг города, поставленный вне закона, считается внешним врагом, см. замечания: Gernet L. Platon. Lois. Livre IX. Paris: E. Leroux, 1917. P. 85–86. и «безнаказанно убивать» того, кто решится ниспровергнуть демократию или сотрудничать с режимом мятежников, этот зовущий к борьбе декрет требует, чтобы была принесена гражданская клятва, формуляр которой он дает:

Всем [ hápantes ] афинянам поклясться по филам и демам на совершенных жертвах в том, что они убьют такого преступника. А клятва пусть будет такова [ ho dè hórkos éstō hóde ]: я убью… [515] Андокид. О мистериях, 97. Пер. Э. Д. Фролова.

Мы не будем останавливаться ни на четко выраженной взаимосвязи между жертвенной материей («совершенные жертвы») и торжественностью речевого акта, ни на императиве éstō , с помощью которого демократия считает важным напомнить, что она всемогуща по отношению к клятве и ее перформативной силе. Я задержусь только на той взаимодополнительности, которая постулируется между гражданским контекстом и индивидуальным жестом. Принципиально важно здесь то, что формула является одной и той же для всех [516] Некоторые декреты даже предусматривают атимию для тех, кто откажется от того, чтобы их имя было записано на стеле: напоминание о том, что idiōtēs существует не благодаря себе, но благодаря городу. Glotz G. Le serment. P. 125; Plescia J. The Oath and Perjury in Ancient Greece. P. 24. , согласно ей каждый афинянин является одновременно и гражданином, и idiōtēs (частным лицом), он находится в рамках институциональных структур – клисфеновских триб и дем, между которыми упорядоченно распределен весь корпус граждан в целом ( hápantas ) – и в то же время призывается поклясться от своего собственного имени, так что к дистрибутивной формуле katà phylàs kaì katà dēmous следует в уме добавлять kath’ héna («по одному»). Очевидно, что таким же образом можно было бы проанализировать клятвы, которые корпус граждан приносит в 403 и 401 годах; но в их случае мы обратим внимание на саму форму приносимой клятвы, поскольку к употреблению будущего времени – характерному для всех клятв исторической эпохи, где оно является правилом [517] См.: Gernet L. Anthropologie de la Grèce antique. P. 258. , – добавляется отрицающее высказывание: «я не буду припоминать злосчастья». Выше мы указывали, что подобное высказывание, которое Фукидид уже приводил в связи с предыдущими примирениями между гражданами [518] Скорее всего, Лоро имеет в виду «Историю Пелопоннесской войны», IV, 74.2 (примирение в Мегарах олигархических изгнанников с антиафинской партией: horkōsantes pístesi megálais mēdèn mnēsikakēsein ) и VIII, 73.6 (примирение самосских и афинских демократов с побежденными олигархическими заговорщиками: toīs d’ állois ou mnēsikakoūntes dēmokratoúmenoi tò loipòn xynepolíteuon ). – Примеч. пер. , никоим образом не характерно для одних только Афин [519] См. выше главу I. , и после 400 года оно все еще будет фигурировать в этой форме в самых разных клятвах гражданского примирения [520] В ряде случаев форма изменяется, как в Алифере в Аркадии, где граждане клянутся «не припоминать гнева против кого бы то ни было»: mēdéna medéni mnasikholēsai. Te Riele G. - J. - M. - J. Contributions épigraphiques à la connaissance du grec ancien // Mnemosyne. 1968. № 21. P. 337–346; Te Riele G. - J. - M. - J. Le grand apaisement de Rogoziò // Acta of the Fifth Epigraphic Congress of Greek and Latin Epigraphy, Cambridge 1967. Oxford: Blackwell, 1971. P. 89–91. или мирных договорах.