Фридрих Мюллер - История ислама. Том 3, 4. С основания до новейших времен

Вследствие крайне затруднительного положения пришлось согласиться на последнюю попытку ужиться с Омейядом, и в 418 (1027) г. Кордова присягнула Хишаму III. Это был добрый, но неспособный старик; прошло целых два года, пока наконец ему удалось совершить въезд в столицу в 420 (1029) г., а когда он стал у власти, то вскоре возбудил всеобщее неудовольствие благодаря мероприятиям своего визиря, Хакама ибн Саида, который, под давлением нужды, считал необходимым всеми способами выжимать деньги из населения. Высшие слои населения (их не без основания называли патрициями, так как это были богатые владельцы, чиновники, исстари занимавшие важные места) решили покончить с таким положением вещей. Халифат не был способен обеспечить сносное управление даже одной столице, а ею почти только и ограничивалась государственная область со времени объявления независимости Севильей. Поэтому патриции решили взять управление в собственные руки. Но чтобы взвалить главную вину на чужие плечи, они подговорили к восстанию родственника Хишама III Омайю (удивительно, что последний из этого рода, сыгравший некоторую роль в истории, назывался именем первого родоначальника). Этот молодой глупец легко дал себя ослепить надеждою на трон. Он привлек на свою сторону некоторое число солдат, озлобленных на визиря вследствие сокращения жалованья; Хакам был убит, и Хишама III принудили к отречению в конце 422 (1031) г. Но вместо ожидаемой присяги Омайя на другое утро получил от составившегося из патрициев государственного совета приказание немедленно выехать из города. И так как то небольшое количество войска, которое находилось еще в Кордове, боялось нового междоусобия, то неспособному выскочке оставалось только покориться. Какая участь его постигла впоследствии, в точности неизвестно; Хишам же III был заключен в темницу, но затем бежал и нашел убежище в Лериде у бену-худов. У этих вассалов сарагосских Туджибидов он и умер в 428 (1036) г. Кордова, в которой мало-помалу даже чернь почувствовала потребность в спокойствии, стала с тех пор аристократической республикой.

Таков был быстрый и печальный конец государства, которое еще за 25 лет до того составляло предмет удивления для мусульманского мира и держало в страхе христианских соседей.

Как ни величественно было создание Абдуррахмана III, но тот исключительно личный характер, который он придал ему, обусловил немедленное разложение и распадение его, как только не стало людей, силою которых поддерживалось единство государства. В течение четверти столетия чудные резиденции Альманзора и Абдуррахмана обратились в прах, а Кордова, «светлая краса вселенной», стала разоренным, полуразрушенным провинциальным городом. И хотя в следующие десятилетия, благодаря редкой благосклонности судьбы к испанско-арабскому обществу, произошел вторичный расцвет культуры, дивно пленительный, все же политическое значение страны отошло в безвозвратное прошлое и возможность дальнейшего широкого развития была исключена. История ислама в Испании пошла под гору с того момента, когда погибла династия Омейядов, создавшая его значение, когда могущественная Кордова уступила роль первого города на полуострове веселой Севилье.

Если мы захотим составить себе приблизительное представление о положении Испании после падения Амиридов и конца кордовского халифата, представление, вызывающее в нашей памяти хорошо знакомую картину, то нам следует прежде всего вспомнить об Италии конца XV столетия. Беспорядочная груда средних, малых и совсем ничтожных государств, возникших по большей части не в силу естественных условий или последовательного хода исторических событий, но случайно и произвольно, благодаря минутным успехам честолюбивых кондотьеров. Эти государства находились в постоянной борьбе с переменным успехом, из-за обломков распавшегося государства; они нарочно растрачивают богатые силы страны, которая после столетнего процветания, несмотря на тяжесть междоусобной войны, не тотчас лишилась всего благосостояния; оно длится, пока наконец и те и другие становятся добычей иностранного завоевателя. Печальное зрелище, как из-за этой войны «мышей и лягушек», из-за самой мелочной ревности, погибает всякое чувство долга по отношению к общей защите границ против христиан, как с того мгновения, когда последние прекращают свои раздоры и с усердием и настойчивостью принимаются за завоевание мусульманской Испании, мелкие владетели [444]из-за взаимной зависти и близорукой алчности заискивают расположения врагов своей веры и заключают союзы, являющиеся изменой делу ислама. Конечно, и на другой стороне мы встречаемся не с патриотизмом чистой воды: в течение V (XI) столетия мы нередко видим, как и во время Альманзора, наемные христианские войска на службе у мусульманских властителей; на стороне леоно-кастильской многочисленные разнузданные предводители шаек, которые стремились к дикой разбойничьей жизни, без веры, без закона, а не к распространению христианства, более чем когда-либо напоминают бессовестность кондотьеров. Но энергичные государи христианской Испании теперь сумели на целые десятилетия обеспечить победу своим знаменам и, умело собрав силы, сознательно направленные к цели, подавить раздробленные и жалкие мелкие владения мусульман; и когда, наконец, их неумелые правители были вынуждены обратиться к решительному вмешательству сильного главы вновь возникшей в Африке великой державы, желанный избавитель вскоре обратился в тирана, угрожая вместе с плевелами партикуляризма истребить и разросшуюся цивилизацию, и многостороннюю умственную культуру. Однако — и это также общая черта между Андалузией IX столетия и Италией XV в., -несмотря на все политические невзгоды настоящего времени, не вдруг погибает все материальное и духовное достояние, накопившееся в прошлом. Напротив, именно при дворе правителей, возведенных «славянским» или арабским войском, когда уже не приходилось считаться с кордовскими факихами, когда продолжавшееся оживление в торговле и промышленности еще могло обеспечивать благосостояние и беззаботное житье как для правителя, так и для его народа, стала проявляться более оживленная и усердная деятельность общества, воодушевленного поэтическими и научными стремлениями и достигшего такого высокого уровня образованности и такой утонченности вкуса, как в то время ни одна страна в мире. И подобно тому как несколько позже трубадуры в Провансе, певцы и стихотворцы мусульманской Испании переходили от одного двора к другому, услаждая знать и великих мира сего своими песнями и собирая щедрое вознаграждение за свое искусство. И вместе с тем то всеобщее распространение поэтических и научных дарований, которое присуще испанско-арабскому народу, вызвалось тем, что государь и подданный, визирь и скромный обыватель соперничали с поэтами в изящных или чувствительных стихах, с учеными — в серьезных научных изысканиях. Правда, политические отношения исключали возможность сколько-нибудь продолжительного существования такого привлекательного положения дела; и хотя для более дальнозорких к жизнерадостности изящной, но в то же время достойной, кое-где, правда, слишком утонченной и изнеженной, неизменно примешиваются мрачные мысли по поводу будущего, то все же «медичейский» период Андалузии представляет в этом отношении отрадное зрелище.