Александр Майоров - Русь, Византия и Западная Европа: Из истории внешнеполитических и культурных связей XII—XIII вв.

Вплоть до самой смерти Симон не порывал связи с Киево-Печерским монастырем, а также с членами семьи Рюрика Ростиславича. Во включенном в состав Киево-Печерского патерика послании к черноризцу Поликарпу владыка Симон ссылается на продолжающуюся переписку с княгиней Верхуславой, к тому времени уже вдовой Ростислава Рюриковича: «Пишет же ми княгини Ростиславляя Верхуслава…». [1034] Древнерусские патерики / Изд. подг. Л.А. Ольшевская, С.Н. Травников. М., 1999. С. 21. Из дальнейших слов владыки можно безошибочно определить доверительный характер его взаимоотношений с бывшей подопечной, обращающейся к Симону за советом и готовой по его слову понести любые затраты: «Аще ми и 1000 сребра, — рекше, — истеряти тебе деля…». [1035] Там же.

Нет никаких сомнений в том, что новоиспеченный игумен Рождественского монастыря, принявший в свои руки ок. 1205 г. владимирское великокняжеское летописание, сделал все от него зависящее, чтобы не допустить излишних упоминаний о политических успехах Романа Мстиславича, ставшего опасным соперником и даже врагом для обоих покровителей Симона — киевского князя Рюрика Ростиславича и Владимиро-Суздальского князя Всеволода Большое Гнездо. Не случайно поэтому в статье 1203 г., где должны были быть известия о проекте Романа, во владимирском своде 1205 г. возник шов, скрывающий результаты переделки первоначального текста.

Тем не менее, благодаря своим связям с Киевом, Симон хорошо знал о южнорусских делах, и, очевидно, именно ему Владимиро-Суздальское летописание обязано включением разнообразных сведений о Южной Руси за первые десятилетия XIII в. Как справедливо замечает П.П. Толочко, в известиях владимиро-суздальских летописей в период с 1206 по 1212 гг. просматривается ряд индивидуальных стилистических приемов, часть из которых обнаруживает родство с литературной манерой печерского игумена Моисея, автора киевского летописного свода 1200 г. Есть все основания связывать эти известия с деятельностью летописца Симона. [1036] Толочко П.П . Русские летописи и летописцы X–XIII вв. СПб., 2003. С. 213–214.

Тесная связь с семьей киевского князя Рюрика и Владимиро-Суздальского князя Всеволода предопределила политические взгляды Симона. Под его пером именно Всеволод становится главным действующим лицом и своего рода вершителем судеб киевского стола и всей Южной Руси в начале XIII в. Откорректирована Симоном и неблаговидная роль Рюрика, использовавшего в борьбе за Киев половцев и ставшего виновником жестокого разорения южнорусской столицы в январе 1203 г. При этом роль галицко-волынского князя Романа Мстиславича, фактического властителя Южной Руси и организатора победоносных походов на половцев, лишившего власти Рюрика и подчинившего себе Киев, сведена Симоном до роли второстепенного князя, вечного возмутителя спокойствия и виновника княжеских усобиц.

Легко убедиться в предвзятости и необъективности подобных построений, существенно искажающих историческую реальность. Для этого достаточно обратиться к источникам, политически нейтральным с точки зрения соперничества южнорусских князей и борьбы за Киев в начале XIII в. По счастью, такие источники имеются.

Византийский историк Никита Хониат, современник Романа и Рюрика, внимательно следивший за перипетиями их взаимоотношений, без колебания отдает политический приоритет Роману как наиболее сильному в военном отношении и влиятельному русскому князю. Об этом, как мы видели, свидетельствует и используемая Хониатом титулатура: Роман назван «игемоном», а киевский князь Рюрик низведен до уровня обычного правителя. Кроме того, в описании «распри» Романа с Рюриком у византийского историка вообще не находится места для упоминания о каком бы то ни было участии в конфликте Владимиро-Суздальского князя Всеволода или каком-то его влиянии на судьбу Киева. [1037] Nicetae Choniatae Historia / Rec. I. A. van Dieten. Berolini; Novi Eboraci, 1975. P. 522–523.

Тот же образ Романа — правителя всей Южной Руси, по своему усмотрению распоряжавшегося Киевом, — предстает в освещении Яна Длугоша, которого никак нельзя заподозрить в симпатиях к галицко-волынскому князю. Опиравшийся на русские источники, альтернативные летописанию Симона, Длугош, также как и Хониат, ни слова не говорит о каком-либо участии Всеволода в борьбе за Киев. У Длугоша Роман по собственному почину освобождает из плена сыновей Рюрика Ростислава и Владимира, руководствуясь при этом исключительно собственной выгодой («чтобы шире была молва как о его могуществе, так и о милосердии и чтобы росло уважение перед его именем»). [1038] Щавелева Н.И . Древняя Русь в «Польской истории» Яна Длугоша. С. 350.

Совершенно в ином свете, нежели у Симона, предстает в изложении Длугоша неприглядная роль Рюрика Ростиславича, которого не только Роман, но и другие князья считали главным виновником всех бед Русской земли и расправа над которым была учинена Романом по просьбе и с одобрения остальных:

А поскольку половцев для разорения Руси нанял киевский князь Рюрик, как раз и бывший виновником всех бед, которые претерпела Русская земля, то когда они (русские князья. — А.М .) вернулись из Половецкой земли, он, по просьбе и с одобрения других, был схвачен галицким и владимирским князем Романом Мстиславичем. Тот приводит его в оковах в Киев, постригает его в монахи, а его жену — в монахини, дочерей его оставив на свободе, а сыновей Ростислава и Владимира схватив и пленниками отведя в Галич. [1039] Там же.

Нет никаких сомнений, что этот текст не придуман Длугошем, а взят из аутентичной русской летописи. Доказательством может быть то, как польский хронист понял слова летописца о судьбе дочери Рюрика Предславы, на которой ранее Роман сам был женат. Как известно из русских летописей, Предслава разделила судьбу своих родителей, также будучи отправленной в монастырь. Решение Романа оставить на свободе дочерей Рюрика (правильно — дочери) возникло у Длугоша по недоразумению: он не понял смысла слов летописи «юже бе пустил», то есть «с которой ранее развелся». [1040] Назаренко А.В. Комментарий // Щавелева Н.И. Древняя Русь в «Польской истории» Яна Длугоша. С. 444, примеч. 341.

Похоже, давние политические счеты существовали также в отношениях между Романом и Всеволодом, делая их непримиримыми соперниками друг друга.

В свое время А.А. Шахматов и М.Д. Приселков обратили внимание на следующий факт: примерно с середины 1180-х гг. князь Всеволод во владимирском летописании первым среди прочих князей Руси начинает постоянно именоваться «великим князем». [1041] Шахматов А.А . Обозрение русских летописных сводов XIV–XVI вв. М.; Л., 1938. С. 12; Приселков М.Д . История русского летописания XI–XV вв. СПб., 1996. С. 129. Почетные наименования «великий князь» применительно к киевским князьям встречаются в летописях еще в первой половине XII в., но все они носят эпизодический характер, см.: Петрухин В.Я . Древняя Русь: Народ. Князья. Религия // Из истории русской культуры. Т. I (Древняя Русь). М., 2000. С. 229 и сл.; Филюшкин А.И . Титулы русских государей. М.; СПб., 2006. С. 32–34. Такое особое отличие Владимиро-Суздальского князя могло означать, кроме подчеркнутого выдвижения из среды других русских князей как сильнейшего, также повышение международного статуса как самого князя Всеволода, так и его княжества в византийской иерархии государств и правителей. Приселков правильно указывал на этот немаловажный для древнерусских князей аспект приобретения титула «великий князь», которое не могло обойтись без санкции императора. «Если опираться на позднейшую (XIV в.) практику русско-византийских отношений, — писал историк, — когда особенно широко Византия производила раздачу великокняжеских титулов русским князьям», желанный титул мог означать для получившего его князя «право непосредственных сношений с империей». Такое право давало вполне ощутимые политические выгоды, в частности свободу в выборе кандидата на замещение епископской кафедры. [1042] Приселков М.Д . История русского летописания XI–XV вв. СПб., 1996. С. 129–130.