Юрий Кобищанов - На заре цивилизации. Африка в древнейшем мире

Субтропический север материка и северо-восток, возможно, до Северной Танзании включительно занимали афразийские языки: древнеегипетский — в долине Нила, кушитские — к юго-востоку от него, берберский — к западу, древнейший чадский (прахауса) — в Центральной Сахаре. К югу от кушитских языков в Восточной и всей Юго-Восточной и Южной Африке были распространены койсанские языки; к западу от кушитских, к юго-западу от египетского и югу от чадского — нило-сахарские языки; к западу от последних и к югу от берберского — языки семьи нигер-конго. В бассейне р. Конго, несмотря на название, этих языков могло еще и не быть, так как мы не знаем речь древних пигмеев (в историческое время они говорили на языках своих высокорослых соседей).

Лингвисты пытались проследить родственные связи отдельных языковых семей, группы которых образуют более или менее обширные «сверхсемьи». К «ностратической» сверхсемье в Африке относятся лишь афразийские (семито-хамитские) языки. Их выделение из общей группы с древнейшими индоевропейскими, кавказскими, финно-угорскими, хуррито-урартскими, дравидийскими и другими «ностратическими» языками датируется верхним палеолитом. Таким образом, историческое языкознание наряду с антропологией и археологией предлагает нам данные, объединяющие древнейшую Северную Африку с Евразией и отделяющие ее от Тропической и Южной Африки.

Древнейший афразийский язык, от которого происходят семитские, кушитские, берберские, чадские и египетские, существовал, возможно, в 9-м — середине 8-го тысячелетия. Уже около середины 8-го тысячелетия из него выделился древнейший кушитский язык, от которого вскоре отпочковалась юго-западная ветвь. В первой половине 4-го тысячелетия древнейшие семиты, возможно пришедшие в Азию из Нижнего Египта, начали широко расселяться в Сирии и Аравии, дробиться на племена и «языци», в результате чего прасемитский язык распался на отдельные ветви (аккадскую, древнеарабскую и др.). Судя по данным лингвистики, уже в середине 4-го тысячелетия семиты занимались земледелием и скотоводством. Вероятно, к этому времени древнейший чадский язык уже отделился от праберберского. Это произошло еще до распространения скотоводства в степях, саваннах и горных лесах древней Сахары.

В Тропической Африке взаимное родство обнаруживают языковые семьи нигер-конго и кордофанская (последняя сохранилась между афразийскими и нило-сахарскими языками в суданской провинции Кордофан). Паранилотские языки, входящие в нило-сахарскую семью, немало заимствовали у соседних с ними кушитских; антропологический тип и культура паранилотских народов также в общем напоминают кушитов. Другие нило-сахарские языки имеют связи с языками группы нигер-конго.

Наиболее изолированной выглядит койсанская языковая семья, последние реликты которой сохранились в Южной Африке, Намибии, Анголе и Центральной Танзании. Возможно, в древности койсанские языки встречались на территориях, где сейчас не осталось и таких реликтов койсанского этноса, как бушмены Анголы и Родезии или хадза, вахи и сандаве Танзании. Для койсанских языков характерны щелкающие и цокающие звуки, образуемые при вдохе, что не встречается ни в каких других языках, за исключением южнобантуских, где они объясняются заимствованием из койсанских. Поэтому трудно отделаться от впечатления, что речь идет о койсанском языке, когда мы читаем у Геродота следующую характеристику языка «эфиопов-троглодитов», живших где-то южнее гара-мантов и занимавшихся охотой на мелкую дичь: «Их язык не похож ни на какой другой: они щелкают (или свистят), как птицы, и шипят, как летучие мыши». Эти сведения были почерпнуты «отцом истории» из книги Гекатея Милетского, а последним получены через гарамантов и киренских греков, но не исключено, что сам Гекатей встречал в Кирене рабов из «троглодитов», проданных сюда гарамантами, и слышал их речь. Информацию Гекатея — Геродота трудно отнести к какому-либо из нило-сахарских языков, распространенных в этой части Африки, тем более к берберскому языку древних ливийцев. С некоторой натяжкой это сообщение можно сопоставить с очень своеобразным «языком свистов», распространенным на Канарских островах. Известно, что он существовал еще у гуанчей, древних и средневековых обитателей Канарских островов, родственных по языку и культуре берберам Атласа и Сахары. Но разумеется, беглого и малонадежного замечания Геродота недостаточно для того, чтобы судить о связях языка «эфиопов-троглодитов» с одной из современных языковых групп.

Как ни мало мы знаем о языках древнейшей Африки, мы все-таки можем говорить о том, что лингвистическая карта этого материка в ранние эпохи выглядела менее запутанной и пестрой, чем в древнейшей Евразии. Очевидно, причина этого различия лежит, во-первых, в более низком уровне социального развития африканских обществ, во-вторых, в непроходимости африканских лесов, в которых тогда еще не было или почти не было нынешних «саванных коридоров», вдоль которых в средние века и в новое время осуществлялись миграции. Должно быть, миграции племен в древнейшей Африке не были столь грандиозны, как в Евразии. Поэтому в Африке (вплоть до эпохи быстрой экспансии арабского языка и языков банту) мы не найдем ничего подобного распространению индоевропейских языков, которые еще до начала античного времени продвинулись до Скандинавии и Британских островов на северо-западе, Западного Китая на востоке и Цейлона на юго-востоке.

Тем не менее, как и повсюду на Земле, в древнейшей и древней Африке происходило движение языковой информации от центров цивилизации к их ближней, а затем и дальней периферии. Поэтому отдельные кушитские языковые формы переходили к нило-хамитам, берберские ― к западносуданцам и т. д. Структура языка обычно ставит жесткий барьер проникновению лингвистической информации. Так, берберские языки не заимствовали от индоевропейских (греческого, латинского, вандальского) ни одного глагола, хотя из отдаленно родственных семитских языков — финикийского и арабского — глаголы заимствовались. В то же время имена существительные сравнительно легко проникали в берберский язык не только из финикийского и арабского, но и из греческого, латинского, французского и др. Основную группу среди них составляют термины, связанные с важнейшими явлениями культуры.

Отдельные слова, связанные с такими элементами культуры, как виды культурных растений и домашних животных, религиозные термины и пр., распространялись на огромные расстояния.

Этим объясняется тот поистине поразительный факт, что в различных языках мира, территориально весьма отдаленных и не родственных между собой, мы находим сходные слова, обозначающие одни и те же или же сходные понятия. Например, в различных африканских языках встречается сходное название быка, коровы или буйвола: древнеегипетское «ка» (бык) и kaut (корова), коптское «ко» (бык), амхарское gos (буйвол), арабское gamus или jamis (буйвол) и gamal или jamal (верблюд), готтентотское goma-s (корова) и goma-b (бык). Согласно исследованиям британских лингвистов М. Гатри и Д. Долби, на древнейших диалектах банту и протобанту названия быков и диких буйволов были gombo , gombe , ngombe . К этим словам восходят суахилийское и вообще восточнобантуское ngombe . (бык), которое имеется также в языках гереро (Намибия), банту Южной Анголы, тонга в долине Замбези; бечуанское ngomo ; на языке буби о-ва Фернандо-По nkoro (бык); зулусское i-nkomo , i-nkabi (бык) и i-nkomazi (корова). По-видимому, слова того же корня встречаются и на западе Африки — на языках банту Камеруна: яунде naga (бык), дуала naka (бык), древнеегипетское neg , nega и с тем же значением кушитское « nagu » (на языке оромо в Эфиопии в значении «бык»), nagge (корова) на языке фульбе; сонгайское hau (корова), а также ligume , goni (верблюд) на языках Центрального Судана и т. д.