Андрей Михайлов - К западу от Востока. К востоку от Запада. Книга первая

«Да и вообще, что значит „москвич“? Москва держится большей частью на приезжих. Амбициозных и деятельных. Жёстких и изворотливых. Умных и неразборчивых. Для них главное – закрепиться тут. Отвоевать у кого-то свой кусок „места под солнцем“. Москва – это российская Америка», – добавляет перца в эту заочную дискуссию ещё один земляк-философ.

Остальные рассуждения – примерно в том же духе.

Подтверждения им находятся в нынешней Москве на каждом шагу. Например, дворники переговариваются друг с другом на языке, явно не имеющем ничего общего с русским. Большинство их ныне из Мордовии. Так же, как и строители на многочисленных московских стройках – парни из Средней Азии. А в метро ищут (и, судя по всему, не могут найти) молодых парней с московской и подмосковной пропиской для учёбы и работы машинистами. С гарантированным окладом в 1000 долларов.

При этом московская милиция (говорят, она сама во многом «рязанская», а инспектора ГАИ – почти поголовно хохлы) повсеместно и жёстко трясёт всех встречных, отличающихся нестандартной внешностью. А на объявлениях о сдаче квартир часты приписки – «кроме кавказцев». И обычный разговор с «коренным москвичом» редко обходится без сентенций о том, что в городе «черным-черно», что «пора навести порядок», «выселить Кавказ», «отправить домой таджиков» и т. п. То, что при этом остановятся стройки, иссякнет дешёвая торговля и город утонет в грязи, пожалуй, очевидно только стороннему наблюдателю.

А вот ещё одно интересное наблюдение, принадлежащее бывшей соотечественнице, которая выросла и ныне живёт за океанам. Посетив после долгого перерыва Москву, она поняла следующее: «В Москве не ощущается прошлое. Речь не о Красной площади и не об Иване Великом, а о ментальности народа. Здесь жадно упиваются тем, что в странах Запада давно стало обыденностью и даже набило оскомину. Ну разве можно упоённо и страстно ходить по ресторанам? В ресторанах, обычно, обедают…»

…Действительно, чего-чего, а ресторанов в современной Москве великое множество. Ресторанов с ценами, чувствительными даже для людей со средним достатком.

Как из нашего окна площадь Красная видна!

90 процентов тех, кто бывает в первопрестольной проездом, имеет не много времени для того, чтобы «прошмыгнуться» по Москве. Как правило, это всегда одни и те же маршруты, включающие в себя Красную площадь и Кремль.

С каким чувством посетители ходят нынче в мавзолей Ленина, сказать трудно. Вряд ли среди них много истинных поклонников Ильича. Многих гонит туда именно традиция «проезжантов», заповеданная нашим допотопным бытием: быть в Москве – сходить в Мавзолей. Большинство же попадает сюда просто из любопытства, подогреваемого постоянными разговорами о перезахоронении. Иногда, правда, промелькнёт в этой скудной и обыденной кучке посетителей горстка стариков с красным знаменем – это истинные ленинцы. Последние.

Нынешняя Красная площадь – идеальное место для любителей поностальгировать о чём-нибудь утраченном. Куранты на Спасской башне словно вызванивают свою мелодию из другого, навсегда утраченного времени. Но не выходят из ворот под звон часов часовые на «пост №1». И не вылетают больше из-под Башни всяческие диковинки отечественного автопрома, гордые «членовозы» – «Чайки», «ЗИЛы», «Волги». Их давно заменили на импортные «вольвы-мерседесы».

После Красной площади маршрут по «Москве-проездом» обычно разъединяет «проезжих» на две неоднозначные половины. Большая часть устремляется к ГУМу и далее, на какую-нибудь «Горбушку» или на ВДНХ, или на любое иное массовое торжище российской столицы. В ГУМ, как правило, заходят на экскурсию, если и есть ныне в Москве Выставка достижений народного хозяйства, то это здесь – напротив Мавзолея и Кремля (народного хозяйства дальнего зарубежья, разумеется).

Меньшая же часть «проезжих» направляется в другую сторону – в Кремль.

Вот уж где ничего почти не изменилось со времён моего первого посещения. Разве что вызолоченные двуглавые орлы вновь слетелись на карниз Большого дворца.

Соборы кремлёвские прельщают скорее своим положением, нежели какой-то особенной красотой. Сработанный так и не постигшим духа национальной архитектуры итальянцем – Архангельский, с тяжёлым духом Иоанна Грозного и живыми цветами у надгробья убиенного ради власти царственного ребёнка – царевича Дмитрия . Чем-то схожий с египетским храмом – Успенский, с выхваченной из полумрака солнечным лучом Богоматерью Умиление, прижавшей к груди своего печального Младенца. Сумрачный и пронизанный пустотой – Благовещенский. И, наконец, наиболее родная и близкая сердцу церквуха Ризположения – стоять бы ей на просторе, на пригорке, над тихой речкой, а не тут, в Кремле, зажатой со всех сторон полуимпортными дивами.

Замоскворечья с Кремлёвского холма ныне почти не видно. Разросшиеся деревья закрыли вид, которым восторгались в своё время Батюшков и Пушкин . Теперь, если что-то и притягивает взгляд, так все это очень неоднозначное, да и мало гармонирующее одно с другим. Ажурная вязь Шаболовской башни, серые стены «дома расстрелянных», золотой купол восставшего из небытия храма Христа Спасителя. А посреди всего – навязчивый символ современности – огромная эмблема «Мерседеса».

Не так она и страшна, хотя и непривычна…

Многие вещи и ценности имеют замечательное свойство – переоцениваться с годами. Например, знаменитые «сталинские высотки». Они не делают погоды. Но выделяются из прочего. Если бы их было больше – они составили бы стиль социалистической Москве, взамен утраченного после разрушения «Сорока сороков». Во всяком случае, лично у меня эти «помпезные и вычурные» «памятники тоталитарного зодчества» не вызывают уже никакого отторжения. Хотя было время, когда я с наслаждением язвил над сими архитектурными творениями. Страстью к разрушению и развенчанию нужно переболеть, страшно, когда она принимает хроническую форму…

Церковки московские тоже мелькают ныне повсеместно. Этакими необитаемыми островками среди серости зданий и пошлости рекламы. Сказочные и волшебные, устремлённые из города-монстра куда-то в иные сферы, повыше и подальше.

Вообще на Москву издревле любили смотреть сверху. С Воробьёвых – Ленинских гор. Но и отсюда она уже не та, что в далёком 1970 году, когда я смотрел на неё впервые. Деревья заслонили Москву-реку, дома – Кремль, крыша стадиона в Лужниках тоже прикрыла многое.