Хачик Даштенц - Зов пахарей

Если господь пожелает и подарит мне еще одну жизнь, Ахо, я захочу быть снова с тобой, с ребятами нашими. У нашего поколения в жилах течет кровь львов, Ахо. У нас было полтора сломанных приклада, и мы, взяв эти полторы винтовки, пошли на врага. А если б у нас было оружие и патроны, тысячи сасунцев достало бы, чтобы поставить на колени всех инглизов и немцев с их королями, – знаешь, как было бы: корона, слетев с одного, смахнула бы по пути корону другого и султана Гамида корону заодно.

Встань же, Ахо, разожги свою трубку, и пусть Фетара Манук запоет для нас свою «Беривани». Ты мой старший, я твой младший брат. Не обессудь, если я скажу тебе правду. Когда родина в беде, какое право имеешь ты так спокойно лежать, да еще в Сарыкамыше?

Вставай, пойдем в Мркемозан и на Аглез. Вставай, пойдем на гору Чанчик.

Кто это там сидит на Чесночном Камне?

А я-то думал, ты умер.

Пошли, Ахо, вставай».

Расставание с конюхом На что было надеяться после падения Города-крепости и Александрополя?

С Андраником мы расстались.

Я решил покинуть Армению. Тяжело было принимать это решение, но у меня не было другого выхода. После Арабо, Родника Сероба и Геворга Чауша последние тридцать лет моей беспокойной жизни прошли рядом с Андраником.

Я должен был разыскать его.

Я распростился со своими кавалеристами в Нор-Баязете возле горы Цовазард. Я попрощался с Бородой Каро, с Чоло, с Фетара Исро, Звонким Пето, Смбулом Аршаком, Ахчна Вааном и многими другими солдатами из Манаскерта, Хлата и Мушской долины. Последним подошел ко мне мой конюх Барсег, глаза у него были заплаканные. Опустив голову, он ждал моего приказа.

Ты снова идешь невеселый. В руках у тебя посох и пустой мешок. Ты печальнее сейчас даже, чем в тот день, когда вдвоем с твоим конюхом вы переходили Таронское поле. Ты потерял две родины – твой бесподобный Тарон и синий Карс над рекой, несравненный Город-крепость.

Ax, ты хочешь сесть на этом покатом склоне Цовазарда и собраться с мыслями? Что ж, садись, не буду мешать тебе. …Мой конюх дошел со мной до церквушки Тадэ, до дороги, соединяющей Маку с Салмастом. Архимандрита Гинда, моего знакомого, давно уже не было в живых. Я говорю о том энергичном священнике, который тридцать лет назад вооружал гайдукские отряды и переправлял их в Западную Армению. Мы останавливались в его монастыре, когда несли из «страны красоток» боеприпасы, нас тогда на Тавре застигла буря, но все же мы благополучно доставили наш груз в горы Бердака и в Марникский лес.

То, что я избрал именно эту дорогу, имело еще одну причину. Я хотел узнать, что сталось с мушцем Тиграном, которого я отправил в села долины вместе с вдовой и ребенком Геворга Чауша. Мне говорили, что еще до войны он с помощью Мехмеда-эфенди доставил Егинэ с малым Вардгесом в Ван. Далее события развивались таким образом, что мушец Тиграл был вынужден отправить жену Геворга Чауша на Кавказ, а сам с сыном ее Вардгесом пересек Абаханскую долину и пришел в церковь Тадэ. Отсюда, я слышал, он перешел в Персию.

Мы с моим конюхом вошли в церковь Тадэ под звон вечерних колоколов; это мне напомнило тот далекий день, когда мы с мушцем Тиграном очутились здесь, спустившись с гор.

Удивительно притягательную силу имеют сельские колокола в вечерний час.

В первое мое посещение этого храма здесь были старуха управительница, мельник, пастух и архимандрит. Сейчас оставалась одна только старуха; она шла, согнувшись в три погибели, чуть не водя носом по земле, в руках у нее была клюка, а на пальце перстень.

Солнечные часы по-прежнему отбрасывали тень, но не было архимандрита Гинда с набрякшими веками, который, взглянув на эту тень, два раза на дню торжественно звонил в колокол. Эту обязанность взяла на себя все та же дрввняя старуха, одна она звонила в колокол, одна служила обедню и пела старческим дребезжащим голосом. Кроме нее, в храме не было ни единой души. Отслужив обедню, она бралась за веник, подметала помещение, потом запирала дверь на большой замок и, озираясь с опаской, уходила.

Кладбище рядом с церковью, где раньше виднелось всегo несколько старых могил, стало значительно больше. Старуха показала на неболъшую могилу, прилепившуюся с самого края. Здесь был похоронен малолетний Вардгес, сын Геворга Чауша. И старуха рассказала нам, что ребенок в дороге простыл. Мушец Тигран принес его, больного, сюда, и здесь же Вардгес умер. Мушец Тигран похоронил его, а сам отправился в Персию.

– Я и мушец Тигран своими руками положили сиротку в сырую землю, – сказала несчастная старуха, утирая слезы.

Вардгес был похоронен в двух шагах от архимандрита Гинда, рядом с монастырским мельником. В землю была воткнута дощечка со следующей надписью:

«Последний привет мой отнесите моему армянскому народу.

Последний поцелуй – моему сыну Вардгесу».

У меня было больше причин плакать, но мой конюх быстрее меня расклеился. И без того он был не в себе оттого, что должен был с минуты на минуту расстаться со мной. Он то и дело оглядывался, и чем дальше мы уходили от армянской границы, тем медленнее делались его шаги. Что за колдовская это штука – родина? Когда она в наших руках, мы не чувствуем, как она пленительна и как многим обязаны мы ей. Мы забываем, как надо с ней обращаться, забываем, как самозабвенно надо ее любить. А когда она угнетена, когда в кабале, сердце наше начинает щемить, и мы места себе не находим от тоски и боли. Когда она свободна – мы с ней небрежны, когда она пленена – начинаем стенать и биться головой об стену, себя и других мучаем. Сколько усилий потом нужно, чтобы вернуть по неосторожности упущенную райскую птицу.

Ночь мы провели в церкви Тадэ.

Утром рано мы зашли на конюшню, где стоял на привязи мой конь. Последний конь последнего гайдука-добровольца. Завидев меня, он начал кусать удила. Я погладил его по спине и приладил седло.

И вот тут-то я и заплакал, оплакивая свою загубленую судьбу и судьбу всех гайдуков. Но это длилось один только миг. Я вывел коня во двор. Что делать с конем? Отпустить, что ли? К границе я должен был прийти без коня. Персы народ добрый, мудрый. Они поймут, что я потерял родину, и, может быть, позволят пожить у них некоторое время.

Барсег, взяв моего коня под уздцы, прошел вперед. Медленно шел он, уж так медленно, и все оглядывался, оглядывался.

Церковь Тадэ и могила малолетнего Вардгеса пропали из виду. Аварайр с рекой Тхмут остались позади. Мы спустились в какой-то овраг, по ту сторону которого пролегала дорога, ведущая в Тавриз. Я взял поводья из рук Барсега и несколько шагов прошел рядом со своим конем. Потом закинул за плечо свой мешок фидаи и вернул поводья конюху.

– Ты был моим хорошим солдатом, Барсег, достойиым гайдуком и доверенным конюхом. Здесь наши дороги расходятся. Оставляю тебе своего верного коня. Я думал убить его, бросить в каком-нибудь овраге или же спихнуть с моста в реку, но вот какая у меня возникла мысль, мой славный… Возвращайся-ка ты в Армению. Родная земля призывает тебя. Иди и паши поля новой Армении. Моя душа так же, как и твоя, связана с каждым камнем нашей старой родины. Но ведь эта Армения тоже наша. Земля, люди – все бесценная наша родина. До этой минуты этот конь был конем гайдука, а теперь пусть он послужит новой Армении. Там остались многие мои воины. Иди же и ты. Ты дрался на Сардарапатском поле за эту землю, ты заслужил право быть там. Оттуда видны горы Кохба, где убили Фетара Манука. Иди в Армению.