Меликсетов - История Китая

62

перечислениях — это сохранялось и впоследствии — слой земле­дельцев занимал место сразу же после правящих верхов и счи-ался социально более высоким, чем все остальные (т.е. обслу­живающий персонал, начиная с ремесленников и торговцев). Собственно, это и был народ, тот самый простой, производя­щий и обеспечивающий основные жизненные потребности госу­дарства народ, во имя которого и для блага которого — как это начало утверждаться еще до времен Конфуция и превратилось в нормативную формулу после оформления его доктрины и пре­вращения конфуцианства в официальную государственную иде­ологию — только и существуют государства и аппараты управле­ния ими во главе с правителями.
Здесь очень важно обратить внимание на то, насколько гар­монично феодальная структура децентрализованного военно-по­литического образования вписывается в привычные для всего Востока принципы охарактеризованного некогда К. Марксом «ази­атского» (государственного) способа производства. Если исполь­зовать этот марксистский аналитический термин для обозначе­ния тех явлений, которые реально имели место в древнем мире, и, в частности, на традиционном Востоке, то становится оче­видным, что до эпохи приватизации (т.е. в обществах, не знако­мых с античного типа рыночно-частнособственнической систе­мой отношений и обслуживающими эту систему институтами — развитым правом, охраняющим статус свободного гражданина и собственника; аппаратом власти, поставленным на службу об­щества и строго контролируемым правовыми нормами и соот­ветствующими им процедурами; выборностью администрации и полной "подотчетностью ее электорату, т.е. гражданам, имеющим избирательные права, и т.п.) господство «азиатских» (государ­ственных) форм власти было абсолютным. Чаще всего это гос­подство выражалось в виде существования централизованных го­сударств и больших империй, созданием которой завершилась и эволюция древнекитайского общества. Но даже в тех не слишком частых и длительных случаях, когда на передний план выходила явственно выраженная политическая децентрализация (незави­симо от той конкретной формы, которую она принимала, вклю­чая и феодализм), ситуация в целом не изменялась: «азиатская» форма власти-собственности оставалась «азиатской» (государствен­ной). Отсутствие частной собственности оставалось «ключом к восточному Небу», а феодализм — никакой не формацией в при­вычном восприятии, но только и именно структурой, свойствен­ной децентрализованному обществу (правда, не всякому децент­рализованному обществу и не обязательно — но это уже совсем Другой вопрос).

63

В текстах, касающихся политической истории Чуньцю, в том| числе в летописях и комментариях к ним, о простом народе гово­рится мало и, как правило, вскользь. Это и понятно: крестьяне практически никакой роли в политической жизни той эпохи не играли, а основными действующими лицами выступали те, кто был связан со слоем управителей, будь то представители знати, воины, профессионалы-ремесленники, слуги или даже рабы, ев­нухи и т.п. Но в распоряжении синологов есть памятник народной литературы — сборник стихов, песен и официальных гимнов «Ши-цзин», где собрано немало данных о жизни простых людей, об их стремлениях и страданиях. Считается, что «Шицзин» был в свое время отредактирован Конфуцием, который из первоначальных примерно трех тысяч известных ему фольклорных и ритуальных произведений отобрал лишь 305, вошедших в сборник, позже ка­нонизированный конфуцианцами и тщательно изучавшийся, как и остальные конфуцианские каноны, каждым новым поколением и особенно той его частью, которая стремилась сделать карьеру.
В народных песнях наибольшего по объему раздела книги — «гофын» (нравы государств) — собраны, по мнению специалис­тов, преимущественно произведения периода Чуньцю. Здеср пре­обладают обычные жизненные мотивы и темы — любовные, мат­римониальные, жалобные, скорбные. Люди радуются скорой свадьбе, жалуются на разлуку с любимым или союз с нелюби­мым, сетуют на жизненные сложности и невзгоды, тревожатся за ушедших на войну, скорбят о гибели близких и т.д. В песнях нередки бытовые мотивы — желание сшить любимому платье, готовность трудиться во имя блага близких, особенно престаре­лых родителей и малых детей. Есть жалобы на непосильный труд, упреки в адрес тех, кто сам не работает, а ест много и живет припеваючи (явные намеки на социальное неравенство), и утро-зы бросить родные места и уехать далеко, где будет жить легче. Обращает на себя внимание тот факт, что практически нет песен о заботах и деятельности ремесленников и торговцев, рабов и слуг — людей, живущих интересами группы социальных слоев, прямо не связанных с земледелием.
Социальные мотивы в сборнике звучат весьма мягко:
В барашковой шубе с каймой из пантеры Ты с нами суров, господин наш, без меры…
Зато ярко выражена лояльность и преданность, хотя и не без упрека:
На службе царю я усерден, солдат. Я просо не сеял, забросил свой сад. Мои старики без опоры…

64

В разделе од, где немало сказано о сильных мира сего, есть дидактические мотивы и поучения в адрес верхов и даже самого правителя:
Если пойдешь, государь, сам ты стезею добра, Люди с тобой пойдут, сгинут и злоба, и гнев.
Стихи, песни и оды VIII—VI вв. до н.э., составляющие боль­шую часть канона, — не документальный источник. Но тем не менее эти рифмованные строки весьма информативны, причем само отсутствие упоминаний о чем-либо уже говорит читателю о многом. Так, например, можно сделать вывод о том, что соци­ально-экономическая структура Чуньцю еще почти не знала товар­но-денежных– отношений и рынка, хотя бы и контролируемого властями, — в лучшем случае в песнях можно встретить редкие упоминания о меновой торговле, известной человечеству с глу­бин первобытности. Нет упоминаний о деньгах, а в представле­нии людей богатство оказывается принадлежностью знати, т.е. долж­ности, власти.
Отсутствуют и батальные мотивы. Конечно, «Шицзин» не эпос. Эпоса — особенно такого, как индийская Махабхарата или гре­ческая Одиссея, — чжоуский Китай, где не принято было воспе­вать войны и героизм ратного подвига, вообще не знал, хотя они были чуть ли не ежедневной реалией жизни. В песнях много жа­лоб на тяжелый ратный труд, но нет описаний сражений и вос­певания победителей. Можно было бы подумать, что это резуль­тат редактуры Конфуция, не уважавшего силу, в том числе и военную, и выше всего ставившего воспитание добрых чувств, этические нормы, гуманное отношение к людям и т.п. Но Кон­фуций со всеми его идеями — плоть от плоти китайской тради­ции, чем он и гордился. Дело, видимо, в том, что демифологи­зированная шанско-чжоуская традиция просто не была подходя­щей почвой для героического эпоса, тесно связанного с развитой и чуть ли не все собой вытесняющей мифологией.
Деление восточночжоуского общества на два основных вида социальных групп (земледельцы и все остальные) не следует вос­принимать буквально, оно весьма условное. Тексты позволяют заключить, что четкой грани между земледельцами и городским населением, включая знать, не было. Анализ многих случаев ис­пользования в текстах термина «гожэнь» показывает, что заклю­ченное в нем понятие охватывало представителей разных катего­рии горожан, включая и тех, кто имел поля неподалеку от сто­лицы, где подчас апелляцией к гожэнь решались весьма серьезные роблемы. Что касается этих апелляций, то они отнюдь не были игрой в демократию. Гожэнь представляли собой реальную силу со своими интересами. Все они так или иначе служили правящим