Василий Глотов - Наедине с совестью

"Уже знает о вылазке", - догадался Михаил.

- Вся Сосновка, - продолжал комиссар, - только и говорила, бывало, о проделках Григория Исакова. Но мой отец тогда был сугубо гражданским человеком, притом старого покроя. А вы?

Смугляк поднял голову. "Сосновка... Пепелище... Старый Григорий Исаков и... внучка", - промелькнуло в его памяти. Перед ним ожила знакомая картина: обгорелые деревья, грачи, рыжебокая русская печка и старик, подпоясанный обрывком веревки...

- Между прочим, я знаю вашего отца, - сказал Смугляк совершенно неожиданно для комиссара. - И дочь вашу знаю. Хорошая девочка. Вместе когда-то на Сосновском пепелище картошку ели.

Комиссар вздрогнул. Глаза его потеплели, голос как-то сразу стал мягче, роднее.

- Говорите, говорите, - попросил он.

- Это было года два тому назад, - продолжал вспоминать командир группы партизан. - Весной, в самую распутицу, я возвращался из госпиталя в свое подразделение. Недалеко от дороги заметил пепелище, обгорелые деревья. Возле уцелевшей печки копошились старик и девочка. Я подошел к ним. Познакомились. Они угостили меня хорошей горячей картошкой, а я их солдатским хлебом и салом. Старик рассказал мне о сыне-политруке, о вас, а потом попросил меня передать вам привет, если я вас встречу. И вот я вспомнил...

- Спасибо, - взволнованно сказал комиссар. - Я не ожидал этого. Еще раз спасибо! Порадовали вы меня, товарищ Смугляк. Ведь я три года ничего не слышал об отце и дочери.

Он не спеша закурил.

- Ну, а что касается попов, - спохватился комиссар, - то я думаю так: если вы решите еще кого-то из них припугнуть, ставьте нас в известность. Мы же военные люди... Правда, если бы не было этого случая, вы, наверно, никогда бы не вспомнили о моем отце и дочери.

- Возможно.

И они оба улыбнулись.

*

Накануне Нового года Михаил и Тася поженились. Вместо брачного свидетельства партизанский штаб выдал им временную справку за подписью командира отряда, а многолюдную пышную свадьбу заменил совсем скромный обед. Друзья Михаила принесли на общий стол все "неприкосновенные запасы": несколько банок мясных консервов, колбасу, свежую рыбу, наловленную в лесных озерах, и поджаренных зайцев. Иван Андреевич Шугай поставил пять литров трофейного спирта, а Максим принес из Лужков большое ведро соленой капусты и огурцов.

Выпив и закусив, партизаны спели несколько боевых песен, потанцевали. На этом и закончилась необычная свадьба. Но молодожены были довольны. Еще бы! Ведь ни он, ни она никогда не думали, что вот так им придется отметить свою свадьбу - в землянке, затерянной в лесах Белоруссии. Боевые товарищи от всей души поздравили их. Что могло быть дороже и радостнее того в условиях войны!

Когда все разошлись, Михаил сказал Тасе:

- Вот и совершилось то, о чем я долгие ночи думал. Ну, а что дальше? Закончится война, ты вернешься в Донбасс, а меня направят в исправительные трудовые лагеря отбывать последний срок наказания. Снова разлука, безысходная тоска. Перспектива довольно невеселая. Подумала ли ты об этом?

- Подумала, Миша. Но так не должно быть. А если будет, то для меня тоже найдется работа возле лагеря. Пойми, Миша, никакие силы теперь не оторвут меня от тебя!

- Мне тоже хочется всегда быть с тобой. Но война не считается с людскими желаниями, она диктует свои законы. Кто знает, что нас ожидает впереди? Даже завтра? И все-таки, что бы меня ни ожидало, в какие бы условия не ставила меня война, ты будешь со мной, в моем сердце.

- Я верю тебе, Миша. Твоя душа не знает лести и подлости. Прошу тебя только об одном: береги себя. Помни всегда и везде: ты теперь не один. Погибнешь - я не перенесу твоей смерти.

Ровно через неделю после этого разговора Смугляк во главе небольшого лыжного отряда направился в длительную разведку по тылам врага. Михаил должен был не только наладить связь с мелкими группами партизан, но и договориться о совместных действиях в зимний период.

Провожая Михаила, Тася заплакала:

- Помни мои слова, Миша, не рискуй там, где не нужно.

- Все будет в порядке, - успокаивал он жену. - Только ты не падай духом. Не к лицу это партизанке.

- Счастливого пути, Миша! Я буду ждать тебя.

Пока отряд Михаила Смугляка бродил по тылам противника, основная база партизан установила надежную авиасвязь с Большой Землей. В лесу, на льду большого озера, была расчищена посадочная площадка для приема грузовых самолетов. Воздушные корабли приходили два раза в неделю. Они доставляли партизанам почту и автоматы, сахар и взрывчатку, табак и обмундирование. Из отряда Тася написала в Донбасс несколько писем: сестре, знакомым, в том числе и жене Степана Ковальчука Стефе.

Недели через две начали поступать ответы на письма. Земляки сообщали ей обо всем, чем живет освобожденная земля Донбасса. Донбасс мужественно залечивал раны, одна за другой вступали в строй шахты; несмотря на продовольственные трудности, горняки работали не покладая рук, не щадя сил. Особенно взволновал Тасю ответ Ковальчука. Вот что он писал:

"Д о р о г а я Т а с я!

Твое письмо пришло на имя моей жены Стефы, но отвечать на него пришлось мне. Нет уже в живых моей подруги. Ненавистные фашисты осквернили ее женскую честь и она, не стерпев позора, отравилась. Тяжело! Дети остались с моими стариками, которые пережили гитлеровскую оккупацию. Теперь сыновья все время тоскуют о матери, особенно младший. Ежедневно он спрашивает, где она и скоро ли придет. Эти вопросы надрывают мое сердце и без того давно надорванное. Что я могу ответить детям?

Ты, наверное, удивишься, почему я дома? Я уже отвоевал. На Курской дуге меня сильно покалечило, я был отправлен в глубокий тыл и вернулся домой без ног. В сибирском госпитале остались мои ноги. Теперь хожу на протезах. Решил закончить курсы плановиков и пойти на работу в шахтоуправление. Больше я ни на что не годен. Дети и старики перешли на мое иждивение, нужно что-то делать, как-то выкручиваться. Осенью собрали хороший урожай картошки и других овощей. Жизнь стала легче, настроение поднялось.

Ты не представляешь себе, Тасенька, как я обрадовался твоему сердечному письму. Жалко, что ты ничего не написала о Михаиле, видимо, и тебе неизвестно, где он. Несколько раз я пытался разыскать его, но ничего не вышло. Из лагеря даже не ответили.

Недавно ко мне приходил лейтенант из милиции, спрашивал, не имею ли я переписки с Михаилом. Вел он себя подозрительно и грубо. В разговоре намекнул, что Молчков, дескать, был направлен на фронт, сдался в плен и теперь мстит Советской власти. Мне было обидно и тяжело. Я хорошо знаю Михаила и уверен в нем, как в себе. Уж такой человек никогда не станет предателем. Я спросил работника милиции: "Если вы знаете, что он сдался врагу, зачем же пришли ко мне?" Он уклонился от прямого ответа и загадочно произнес: "Я обязан все знать". Нервы мои не выдержали, я схватился за костыли и попросил его немедленно оставить мой дом.