Василий Глотов - Наедине с совестью

Михаил присел на лавочку.

- Тася, - необычно тихо произнес он, - я поговорить пришел с тобой. Не могу больше скрывать от тебя своей вины.

- Потом, Миша. Поешь сначала.

- Хорошо, Тасенька.

После ужина он подробно рассказал девушке все, что его так мучило и угнетало в последние годы. Опустив голову и не задавая вопросов, Тася внимательно слушала друга. Еще до войны она сомневалась в виновности Михаила. Теперь все прояснилось. Значит, не он убил Гришку Федько, а Степан Ковальчук. Михаил сознательно принял на себя вину товарища, чтобы оградить его семью от страданий, и был осужден на десять лет тюремного заключения с высылкой на север страны. Какое самопожертвование!

Искреннее признание Михаила глубоко растрогало девушку. Слезы душили ее. Она жалела его и в то же время гордилась им. Что касается побега из лагеря заключения, то и в этом Тася не видела преступления. Не в тыл бежал Михаил, а на фронт, навстречу новым лишениям и невзгодам. Не было бы у него и третьей вины, если бы тогда, на формировочном пункте, старший лейтенант внимательно выслушал и понял его. Это он присвоил ему чужую фамилию.

Смахнув со щеки слезы, Тася пожала руку Михаила.

- Честный и сильный ты, Миша! - взволнованно сказала она. - Я таким тебя всегда представляла, за это и люблю!

Михаил смутился.

- Тасенька, как же это! - виновато проговорил он. - Я обманул тебя, обманул суд, а ты оправдываешь. Я во всем виноват.

- Нет! - горячо прервала она Михаила. - Не каждый способен на такие жертвы. Молчи, Миша, молчи!

И она, не вытирая слез, припала к его груди.

*

Осень старела. С дубов и грабов, с осинника и березняка бесшумно падали последние листья. Ветер на лету подхватывал их стайками, по-озорному подкидывал вверх, лихо кружил и, наигравшись вдоволь, оставлял в кустарниках и в жолобках тропинок. Леса опустели, примолкли. Перелетные птицы уже с месяц, как оставили лесные речушки и болота. Мелкие и крупные звери готовились к зиме: расторопно ремонтировали старые норы и логовища, заботливо запасались даровым питанием.

Выполнив очередное боевое задание, Смугляк с группой товарищей не спеша возвращался на базу. Еще перед рассветом они пришли к шоссейной дороге, поставили на мосту мины замедленного действия и теперь отходили к дальней опушке леса, чтобы передохнуть, поесть и дождаться неминуемых взрывов.

Утро было прохладным. Над головой ползли клочковатые облака. Под ногами выступала жижица. Три дня шли проливные дожди. Выбрав на бугорке посуше место, Смугляк бросил к сосне брезентовый плащ, вытер пожелтевшей травой головки сапог, сказал устало:

- Ну, все, хлопцы, перекур!

Их было шестеро. Все разместились на одном плаще, полукругом, лицом к лицу. Егор Большаков вынул из вещевого мешка хлеб и сало, разрезал на шесть равных кусков и каждому вручил свою долю. В это время над лесом послышался нарастающий гул моторов, потом частая пулеметная стрельба. Подрывники подняли головы, осмотрелись. Прямо над ними, высоко в небе, закружились четыре самолета. Все поняли, что три мессершмитта пытаются атаковать и сбить одного советского истребителя. Большаков негодовал. Задрав кверху круглый подбородок, он сжимал кулаки и отчаянно ругался:

- Вот, сволочи! Смотрите: трое на одного напали. Где они его перехватили? Собьют, думаете? А ну, крутись, браток, крутись!

Советский истребитель часто вырывался из круга, взмывал за облака и через минуту появлялся снова, атакуя врага сверху. Видимо у летчика был замысел бить противника по одному. Вот уже из мотора среднего мессершмитта выплеснулся огонек. Самолет отвалил в сторону и почти вертикально направился к земле, оставляя позади черную полосу дыма.

- Ура-а! - заторжествовал Большаков, хлопая большими ладонями, словно советский летчик мог его увидеть. - Один есть. Круши их, браток, круши! Пусть знают наших!..

Минуты через две загорелся второй мессершмитт. В небе раскрылся парашют. Фашистский летчик спускался прямо над партизанами-подрывниками. Большаков поднялся и ловко пустился в пляс от радости, не обращая внимания на окрики товарищей, которые продолжали следить за поединком.

- Вот это класс! - продолжал торжествовать Большаков, теперь уже размахивая рыжей шапкой. - Сейчас мы тебя встретим, Ганс Гансович. А ну, поднимайтесь-ка, ребята!

И тут он вдруг заикнулся, попятился к сосне. Прямо перед ним, охваченный пламенем и дымом, падал советский истребитель. Большаков опустил голову, чтобы не видеть трагической гибели храброго летчика. Лицо партизана сморщилось, словно от ушиба. Он прижал руку к сердцу и проговорил полушепотом:

- Вечная слава тебе, братишка!

Но когда Большаков снова поднял голову, он увидел, как из пылающего истребителя отделилось что-то маленькое, черное. Потом раскрылся парашют. Значит, летчик жив. Раскачиваясь из стороны в сторону, он плавно спускался на землю. Теперь уже из груди всех партизан вырвалось громкое и протяжное "ура". Забыв о еде, подрывники разбились на группы и направились к приземляющимся летчикам. На ходу Большаков подумал: "Вот они встретятся!". Немецкий летчик упал недалеко от опушки леса, в кругу поджидающих его людей с автоматами. Это был коренастый блондин лет двадцати пяти. С него сразу же сняли парашют, парабеллум и повели к сосне, где несколько минут тому назад отдыхали и закусывали партизаны. Немец был потрясен: он догадался, что люди, одетые в синие стеганки, - партизаны. Но, увидев на брезентовом плаще куски сала и хлеба, он невольно улыбнулся.

Вскоре подошел и советский летчик, высокий, сильный, примерно таких же лет, как и немец. Широко улыбаясь, он приблизился к недавнему противнику, представился:

- Летчик-истребитель капитан Осадчий!

Немец выпрямился, поднес руку к шлемофону:

- Обер-лейтенант Гофман!

Большаков презрительно отвернулся. Не такой встречи летчиков-неприятелей ожидал он. "Как же это так? - думал боевой подрывник, негодуя. - Час тому назад эти люди старались уничтожить друг друга в воздухе, а теперь на земле пожимают друг другу руки? Я бы сразу заехал в ухо этому проклятому фашисту, хотя бы за то, чтобы втроем не нападали на одного".

Тем временем капитан Осадчий говорил Гофману:

- Крепко вы на меня наседали. Но я, признаться, люблю сложные ситуации. Жалко, вышли боеприпасы, я бы не упустил и третьего вашего друга. Закуривайте, обер-лейтенант!

- Спасибо, спасибо!

Гофман был восхищен смелостью советского летчика.

- Короший летчик! Асс летчик! - говорил он.

В эту минуту недалеко за поляной один за другим послышались три взрыва огромной силы. Резкое эхо широко раскатилось по лесу. Капитан Осадчий повернулся к Смугляку.

- Что это, салют? - спросил он, улыбаясь.

- Бьем фашистов, товарищ капитан, на земле и в воздухе, - пояснил гвардеец. - На шоссе взорвались мины.