Василий Хомченко - Облава

Были и еще выстрелы оттуда, из-за дома, и еще раз выстрелил в ту сторону Иванчиков.

А старый дуб, в живое тело которого впивались пули, в ужасе простер вверх два обрубка - два сука, как инвалид культышки рук, и казалось, ему было так же больно, как и человеку.

Немного погодя Иванчиков ощутил - именно ощутил - подозрительную тишину. Посмотрел на дом и никого не увидел, из-за угла не выглядывали. Крикнул:

- Эй, вы там!

Ответа не последовало.

- Сивак! Чего молчите?

По-прежнему тишина.

- Удрали, - прохрипел Сапежка и закашлялся.

Иванчиков ступил несколько шагов от дуба в сторону и увидел Шилина и Михальцевича уже в поле. Они оставили позади сосняк и спешили вдоль железной дороги к большому лесу.

- Стойте! - крикнул Иванчиков срывающимся голосом. Надел френчик, хотел бежать вдогонку, без шапки, расхристанный, в одной обмотке. Но спохватился, что раненый Сапежка останется один, сразу обвял, схватился за голову. - Уйдут!

Сапежка приподнялся, сказал:

- Догоняй. Бегом... Ну!.. Мне ты все равно не помощник... - посмотрел на Иванчикова прощально и - тоном приказа: - Беги!

Иванчиков отвернулся, чтобы не видеть взгляда Сапежки, хотел сказать что-то утешительное, но не нашел слов.

- Я скоро вернусь, - только и пообещал, устремляясь вслед за бандитами. - Куда же вы, обождите! - кричал на бегу.

Он заметил, что Шилин бежит с трудом, сильно нахрамывает. Михальцевич шел позади него, прикрывая собою. Расстояние между Иванчиковым и беглецами сокращалось, но было еще достаточно велико, и он не боялся, что в него могут попасть, бежал открыто, не хоронясь.

"Надо было взять Сапежкин наган, - спохватился он. - У меня же мало патронов. Эх, будь ты неладен!"

Чем дальше, тем чаще озирались Шилин и Михальцевич. В какой-то момент последний отстал, припал на колено и начал целиться в Иванчикова, перешедшего к тому времени на шаг. Иванчиков как шел, так и продолжал идти, знал: далеко, из нагана не попадет. Михальцевич выстрелил и догнал Шилина.

"Они идут в ту же сторону, куда ехали. Это хорошо, - думал Иванчиков. - А я не отстану. Увидят же люди, услышат. Прибегут..." До леса оставалось еще километра два, для хромающего Шилина - добрый час ходу. А за час что-нибудь да произойдет.

Так и шли, не сближаясь, держась на одном и том же расстоянии. Не стреляли. И по-прежнему нигде не было ни души.

"Люди, где же вы?" - готов был кричать в отчаянье Иванчиков. Его бросало то в жар, то в холод от понимания своего бессилия - в нагане четыре патрона, а лес приближается, его зубчатая кромка уже четко рисуется на светлом небе, как вырезки из черной бумаги на прозрачном стекле.

- Стойте! Все равно не отстану. Стойте!

Шилин и Михальцевич на миг приостановились, обернулись к нему. Неужели послушаются?

- Сдавайтесь!

- Рыжий щенок! Ушастик! - прокричал Михальцевич в ответ. - Сдаемся. Иди возьми! Гнида чекистская! - И выстрелил. Выстрелил и Шилин.

Иванчиков не услыхал свиста пуль: они или прошли стороной, или не долетели. Он не стал отвечать, понимал, что его провоцируют, вызывают ответный огонь, зная, что у него мало патронов.

И снова шли. Впереди - Шилин, за ним - Михальцевич. Мешки за плечами делали их на расстоянии горбатыми. Черные кожанки, желтые мешки... Вроде и не люди вовсе, а какие-то неземные существа: прилетели, сели на этом чистом поле и идут по нем, недоступные и страшные.

Впереди, поодаль от железной дороги, показался хуторок: хата, обнесенная забором, хлев, сараюшки.

"Во, может, там люди есть, - обрадовался Иванчиков. - И, может, свои, наши люди".

Вдруг его чуткие оттопыренные уши уловили далекий металлический гул. Гул поезда, такой знакомый, похожий... на что? Да, пожалуй, так гудит лес, когда по его верхушкам ударит ветер. Иванчиков бросился к полотну, посмотрел в одну сторону, в другую, поезда не увидел, но гул шел с той стороны, куда они держали путь. Гул усиливался, и черный кружок вырос на путях вдалеке. Потом и дым стал виден, а черный кружок превратился в паровоз.

- Ура, поезд! - крикнул, не сдержав радости, Иванчиков. - Поезд! Взбежал на насыпь, сорвал с себя френчик, стал размахивать им над головой вкруговую - справа налево, слева направо, как и надо останавливать поезд. Махал и не спускал глаз с Шилина и Михальцевича. Те тоже остановились было, а когда поезд начал притормаживать, свернули прочь от линии и поспешно направились к хуторку.

- Ага, припекло! - вскинул руки Иванчиков. - Ура-а!

Это был не поезд, а один паровоз. Он остановился в нескольких шагах от Иванчикова, и с него стали соскакивать люди с винтовками. Один боец, два, три, четыре... Всего семеро. Одного из них, начальника жлобинской чека Малюткина, Иванчиков знал.

- Вон они, вон! - показывал Иванчиков на Шилина и Михальцевича, приближавшихся к хуторку. - Это Сивак и еще один из его банды... Те самые, что с мандатом людей обирали...

Прежде чем устремиться в погоню, двух человек послали на полустанок к раненому Сапежке.

Шилин, первым подошедший к хутору, пнул ногой калитку - она, незапертая, отворилась и хлопнула о дощатый забор. Затравенелый двор был исполосован тропками, на которых тоже пробивались спорыш и подорожник. Хата была крепкая, из толстого леса, с крыльцом, некогда покрашенным, а сейчас облезлым и неухоженным.

- Вот змееныш, - выругался Михальцевич в адрес Иванчикова, - так и не отвязался.

Взошли на крыльцо, оттуда видели, как беглым шагом направлялась в их сторону группа людей с винтовками и впереди - тот самый рыжий ушастик.

- Ну, мон шер, - сказал Шилин, - мы обложены красными флажками. Мы в облаве. - Лицо его сделалось жестким, в глазах застыла смертная тоска, рот был горько сжат. - Конец, финита.

- Почему конец? В дом мы их не пустим, а ночью вырвемся. - Михальцевич часто дышал от бега и волнения. - Мы в крепости, стены будут нашей защитой. - Он отворил дверь и вошел в хату. - Эй, есть здесь кто?

Откликнулся и вышел им навстречу старик в овчинной безрукавке, в валенках, седой, сгорбленный, маленький, как гномик.

- Кто вы? Чья усадьба? - спросил Михальцевич.

- Хутор бывшего земского врача. Он куда-то съехал, а я стерегу. Школа тут будет.

- Ты один?

- Один.

- Давай труси отсюда, сейчас же! - Михальцевич взял старика за тонкую, поросшую седым пухом шею, подвел к двери и вытолкнул на крыльцо. Дверь запер на засов и на крючок. - И со двора выметайся!

Северная стена в доме была глухая. На четырех окнах западной - дощатые ставни, на остальных - железные решетки. Только в одной комнате были два ничем не защищенных - стекло да тряпки - окна.

- Думаешь, сунутся сюда? - повеселел Михальцевич. - Полезут? Дудки, не возьмете! - потряс он кулаком. Сел на стул перед этими двумя окнами, откуда грозила наибольшая опасность, снял фуражку, этакий толстячок с лысиной, с маленькими ножками, на которые в интендантстве не было подходящих сапог, он шил по заказу. Стул был высокий, ноги не доставали до пола, сидел и болтал ими в воздухе. - Мы в крепости.