Василий Хомченко - Облава

Вопросов было много, скорее не вопросов, а жалоб, претензий: керосину нет, соли нет, гвоздей не купишь, гроб заколотить нечем. И Сорокин отвечал, что-то обещал выяснить, в чем-то помочь, куда-то написать.

Вышел вперед рыжий бородач в черном форменном кителе, с металлическими пуговицами - то ли железнодорожника, то ли телеграфиста. Остановился перед самым столом, скрестил руки на груди, спросил:

- Сказывают, в Тощицах отряд Сивака вырезал всех советчиков. Комиссар, это правда? - Спросил с ухмылочкой, явно не для того, чтобы получить ответ, а чтобы оповестить об этом сход и в первую очередь Булыгу и Сорокина.

Булыга вскочил со скамьи, впился обеими руками в край стола, лицо серое, губы дрожат - такая злость охватила его.

- А ты, Акинчик, рад? Черная твоя душа. Где твои два дезертира? Может, у того же Сивака? Может, они и резали там и тебе успели похвастать?

- А ты докажи, что мои сыны там, - сказал Акинчик, подчеркнуто спокойно повернулся и отошел, смешался с сельчанами. - Докажи! - выкрикнул уже оттуда.

- Что у тебя, контра, кулацкое нутро - тут и доказывать нечего! - не сдержался Булыга, грохнул кулаком по столу. - Докажем!

Подал голос Сидорка:

- Этые Акинчики всё умеют. И на горячей сковороде сыщут холодное местечко.

...Сход завершился принятием резолюции в поддержку советской власти с просьбой прислать в волость отряд красноармейцев для защиты от банд. Было также постановлено сдать государству дополнительно сто пудов зерна.

Расходиться не спешили. Разделившись на группки, договаривали и обсуждали то, о чем не успели сказать. Курили самосад, стреляли на закрутки бумагу - на нее был дефицит. Анюта, едва закончился сход, объявила, что будет представление. Вот многие и ждали его. Из сельсовета вынесли флаг, укрепили на стене, под флагом поставили дощатый щит, на котором был изображен красноармеец с винтовкой в руке. И надпись: "Разгромим контру!"

- Анютина работа, - с гордостью сказал Булыга Сорокину. - Сама рисовала.

И представление вскоре началось. На скамью перед щитом сели гармонист Юрка и бубнач Тимоха. Анюта подошла к ним, подняла руку, призывая к тишине.

- Товарищи и граждане! - крикнула она громко, с натугой. - Из губкома комсомола мы получили листовку с частушками про дезертиров. Из Захаричей служат в армии двенадцать бойцов. И еще получат повестки шестнадцать. Но есть и дезертиры. Позор им! Позор! - дважды вскинула она кулачок. Товарищи и граждане, мы сейчас пропоем вам частушки, которые клеймят этих дезертиров.

Когда она повышала голос, он делался неприятно резким, даже визгливым.

- Давай, Анюта, - подбодрил ее Булыга, - пропесочь этих дезертиров по-нашенски. Пропесочь!

Анюта махнула Юрке, тот заиграл и запел:

Эх, горит мое сердечко

Ярче пламени-огня.

Отчего, моя милашка,

Саботируешь меня?

Анюта ответила:

Или ты меня считаешь

Дурою набитою?

Отчего ты не на фронте?

Говори в открытую.

Юрка:

Шел я верхом, шел я лесом,

Все болотами, леском.

Дай на милую, мол, гляну

Хоть единственным глазком.

Анюта:

На войне стреляют пушки,

Бьют рабочих из мортир.

Был когда-то ты миленок,

А теперь ты - дезертир.

Юрка:

На горе стоит калина,

Под горой ромашечка.

Истомился, измотался

Обогрей, милашечка.

Анюта:

Не идут года обратно,

Не течет назад река.

Пусть тебя обогревает

По заслугам губчека.

Захлопали, изо всех сил бил в ладоши Булыга. Наконец выговорил:

- Вот так и наших дезертиров обогреет губчека.

Комсомольцы исполнили еще несколько песен, и начались танцы. Взрослые разошлись. Булыга, оставшись с Сорокиным, сказал:

- Ночевать тебе там же, у Ипполита. У него спокойнее будет. Если нападет банда, попа не тронут.

- А вы сами банды не боитесь?

- Боюсь. Потому дома и ночую редко. Да и наган у меня, - похлопал он по оттопыренному карману брюк.

Пожали друг другу руки, распрощались.

"Так церковь и не осмотрел, - огорченно подумал Сорокин. - Завтра с самого утра займусь".

5

А на Тощицы в самом деле напала банда Сивака. Бандиты повесили на крыльце сельсовета его председателя, секретаря, а трех активистов расстреляли. Об этом сообщил милиционер, прискакавший вечером в Захаричи. Он предупредил Булыгу, что банда может напасть и на их село. Милиционер привез и радостное известие: в уезд прибыл конный красноармейский отряд, который вчера успел уже разгромить другую банду, Мороза, взял ее главаря и три десятка бандитов.

В Захаричах еще год назад был создан отряд самообороны, командовал им Булыга. В отряде насчитывалось двадцать человек, на каждого имелись винтовки. Дважды этот отряд участвовал вместе с милицией в боях, вылавливал дезертиров, навел милицию на бандитскую базу в лесу. Ночами, когда ожидалось нападение бандитов, самооборонцы собирались всем отрядом, занимали на околице удобную для боя позицию. И на этот раз, услыхав о возможном налете, Булыга хотел было собрать своих хлопцев, но передумал, прикинул, что бандиты еще далеко и этой ночью вряд ли сюда сунутся. Сам, однако, пошел спать на гумно. Такая предосторожность однажды уже Булыгу спасла. Месяц назад бандиты Мороза ночью ворвались в хату, всюду искали его - под печью, в яме под полом. А он тем временем лежал в саду в копне сена, видел их, слышал голоса, мог бы и подстрелить одного-другого, да побоялся за жену и детей.

Стоя на улице, возле хаты, Булыга закурил, подумал о Сорокине. Спохватился, что не поговорил с ним по душам, не угостил чаркой, не расспросил про Москву. "А грамотный мужик, вон как складно и толково говорил. И ведь прав Сидорка: почему без оружия ходит человек? Завтра надо выдать ему наган".

Размышляя о Сорокине, вспомнил вдруг и своего петроградского комиссара: очень уж тот был похож на Сорокина. Оба долговязые, худые, и оба в очках. Может, даже и родня?

Тот комиссар был прислан в отряд моряков из Питера. Бывший студент, он носил еще форменный студенческий пиджачок. Это был сентябрь девятнадцатого года, когда войска генерала Юденича двигались на Петроград. В одном из боев случилось так, что комиссар и он, Булыга, очутились в окружении беляков. У комиссара наган и граната, у Булыги - винтовка и наган. Кричали им: "Сдавайтесь!" Молоденький прапорщик мальчишеским голосом взывал: "Господа, не будем же проливать нашу русскую кровь. Сдавайтесь, мы вас отпустим с богом. Господа, мы же русские, не немцы!" Белые не стреляли. Не стреляли и комиссар с Булыгой, залегшие за валунами. Отряд моряков, оттесненный белыми, отбивался где-то слева, где он занял оборону. А здесь было тихо. Прапорщик, должно быть, решил, что предложение его принято, встал, осмелев, во весь рост и ждал, когда те двое красных тоже встанут и поднимут руки. Встали и несколько солдат, силясь рассмотреть, что за красные там залегли. "Делай то же, что и я", - сказал комиссар Булыге. Спокойно, неторопливо он встал, отряхнул брюки от песка, вытер ладонь о ладонь и так же спокойно пошел к прапорщику. Булыга - за ним. Когда между ними и прапорщиком оставалось шагов десять, комиссар крикнул: "С дороги! Кого вы пришли убивать? Его? - показал он на Булыгу. - Крестьянского сына? Меня, студента? Кому служите? Юденичу, который хочет потопить в крови Петроград? Ну так убивайте нас!" Комиссар, поравнявшись с растерянным прапорщиком, взял под локоть Булыгу, и они пошли дальше. "Не думаю, товарищ прапорщик, чтобы вы выстрелили нам в спину", - сказал комиссар напоследок, обернувшись. Какими же долгими были те минуты, пока они шли по чистому полю к своим. Булыга и позже, вспоминая тот случай, всякий раз передергивал плечами, и спина его холодела. Ждал тогда, что вот-вот грянет выстрел и пуля ударит в спину именно в спину, не в голову, не в плечо, не в ногу, - и он рухнет на то голое мокрое поле. Поверили, что спасены, только после того, как вскочили в ров...