Виктор Брачев - Травля русских историков

А несколькими месяцами раньше, в марте 1929 г., по усиленной просьбе московского ВОКСа и после двух телеграмм ему непосредственно из стокгольмского полпредства, Е. В. Тарле поехал в Стокгольм, где и выступил с рефератом о Шведско-русских отношениях в торжественном собрании шведско-русского общества культурного сближения. «Мне в полпредстве, — вспоминал Е. В. Тарле, — объяснили, какое значение имел мой приезд: дело было после очень тягостной истории с Григорием Григорьевичем Александровым и после бешеной травли полпреда Виктора Коппа и всего полпредства со стороны почти всей шведской печати. Нужно было дать отпор. Шведско-русское общество (где почти все члены — шведы) было парализовано и боялось выступить.

В полпредстве советник полпредства Дмитриевский сказал мне: «Нам нужен был приезд такой первоклассной величины, как Вы, чтобы поправить дело». Это мое выступление ознаменовано было прежде всего речью почетного председателя, знаменитого академика Арнё, который сказал, что мое выступление — большое политическое событие. Зал был переполнен учеными, дипломатами, политическими деятелями (многих из них на другой день перечисляли газеты в своих отчетах). Меня и встретили, и проводили овациями. Но самое важное было в том, что в ближайшие дни все газеты Стокгольма и провинции (Упсалы, Гетеборга, Норчепинга) были полны длиннейших отчетов, и даже было 4 передовицы. Последовал ряд банкетов и приемов у шведов, а затем банкет у полпреда Виктора Коппа, выразившего очень большое удовлетворение по поводу моего выступления, сильно смягчившего стокгольмскую атмосферу. Это я взял лишь последние по времени факты. В эпоху травли Раковского в Париже именно мне (и я этим горжусь) удалось после нескольких бесед заставить редактора Гюстава Тэри занять дружественную по отношению к Раковскому позицию (у меня есть письмо Тэри, в котором он вспоминает об этом!). Он — редактор «L'Oeuvre». А насколько важна эта одинокая сейчас позиция «L'Oeuvre», Вы могли бы узнать из телеграмм ТАССа по поводу кутеповской истории.

Может быть, советское агентство ТАСС даже преувеличивает значение раскола, внесенного позицией «L'Oeuvre» в радикальную партию. Но важность факта отрицать никто не станет. И таких фактов в моей деятельности много! Тут все это не так понятно. Но нужно вариться в котле, в котором варятся наши полпредства, чтобы оценить (они-то оценили!), что это значит, когда вся громадная корпорация факультета с деканом во главе является к Довгалевскому, чего никогда еще не бывало. Нужно быть там, чтобы знать, что это значит, когда ректор Сорбонны произносит речь с хвалою советской науке. Дальше: нужно было пережить долгую и опасную травлю стокгольмского полпредства по поводу истории с Г. Г. Александровым, чтобы понять, почему меня и ВОКС из Москвы, и советники полпредства из Стокгольма телеграммами вызывали и торопили мой приезд: мне в стокгольмском полпредстве было сказано, на обеде, там данном в мою честь, что мой приезд ликвидировал историю Александрова, т. е. загладил и прекратил бурю в печати.

Мое выступление и особенно бесчисленные статьи об этом выступлении в стокгольмских газетах (потрудитесь просмотреть их: март и апрель 1929 года!), речь академика Арнё, после моего выступления сказавшего, что Советский Союз, имея таких ученых, как академик Тарле, может не бояться никаких сравнений с любой страной в области науки, — все это здесь было отмечено лишь двумя телеграммами ТАССа, но там произвело впечатление, как выразился полпред Виктор Копп, — огромное». (В декабре 1929 г. я избран образованным в Лондоне Обществом англо-советского культурного сближения — президентом этого общества.) Я и предоставляю Вам нелицеприятно взвесить: что перевешивает в моей прошлой деятельности, с точки зрения советской власти, вред или польза? (С точки зрения фактической, реальной, с точки зрения результатов?)».

Перейдя затем к другой стороне своей деятельности, Е. В. Тарле напомнил чекистам, что уже с давних пор — регулярно — по возвращении из-за границы от него неотступно всякий раз требовали публичных лекций о текущей международной политике. Кто требовал? Коллектив ЛГУ, Толмачевская академия, комсостав Балтфлота — словом, такие учреждения, где в битком набитом зале присутствовал среди многих сотен людей только один-единственный некоммунист, а именно лектор Тарле. «И не думайте, — продолжал далее Е. В. Тарле, — что мое изложение на все 100 % совпадало со взглядами аудитории: после лекции я еще часа полтора отвечал на записки, вопросы, возражения кое-какие. Но и встречали, и провожали меня так тепло, что всякий раз я испытывал очень большое удовлетворение.

Чем же объясняется, что меня (и именно меня, замены они не хотели) звали читать на такие острые темы? Весьма просто: тем, что я давал им материал и систему для массы вопросов, которые их интересовали. Худ я или хорош, но знаний у меня много — они требовались и шли в оборот. Читал я и на Александро-Невском судостроительном заводе (несколько лет тому назад), тоже по инициативе коммунистов, коллектива, и рабочие слушали меня так, что за полчаса до срока уже все места бывали заняты. И опять ставлю вопрос: была ли от меня польза или ее не было?

Дальше. У Вашей партии и у Советского правительства есть черта (вполне понятная в революционные эпохи): очень большая подозрительность и чуткость. Но вот что мне предлагалось за эти годы со стороны Советского правительства: 1) пост заведующего всеми экономическими архивными фондами Ленинграда (я принял и долгие годы был заведующим); 2) пост ректора Государственного университета (формально предлагалось!), я отказался, не желая приостанавливать свою чисто научную работу; 3) пост директора академической Библиотеки.

Значит ли все это что-нибудь? Ведь моя деятельность была налицо, ведь там, в Университете например, знали, как я себя держу в самых острых вопросах, когда (в 1927 г.) по предложению деканата (а он сплошь коммунистический) меня единогласно избрали председателем исторического отделения Ленинградского государственного университета! И это я принял, и был с тех пор председателем. А весь президиум был коммунистический. Мало того. Теперь, когда в Академии решающее влияние перешло к коммунистам, известно ли Вам, каково было первое последствие для меня лично?

Я был сделан (январь 1930 года) председателем комиссии по реорганизации архивных хранилищ Академии наук. Нечего и говорить, что я этого не только не добивался, но даже не имел понятия, что это готовится. И это первое предложение каких-либо функций по Академии! Пока ею правили Ольденбург и Платонов — никогда и никуда меня не приглашали и систематически удаляли отдел. (А Платонов всячески меня уговаривал не брать директорства в академической Библиотеке, когда об этом шла речь!) И заметьте: теперь реорганизация хранения документов имеет острый политический интерес! И председатель — я. Вот что я делал, вот реальность. Я прошу только взвесить и оценить за — и против…» — взывает Е. В. Тарле к своим следователям и их московскому начальству.