Ингеборг Фляйшхауэр - Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939

— пакт о ненападении с Германией,

— совместные гарантии нейтралитета Прибалтийских государств,

— отказ Германии от разжигания японской агрессии и вместо этого оказание влияния на Японию с целью прекращения ею пограничной войны,

—заключение соглашения по экономическим вопросам на широкой основе [1066].

Изменение позиций советской стороны отразилось также в утверж­дении Молотова (зафиксированном лишь в записи Шуленбурга), что Советское правительство теперь убедилось в том, что «правительство Германии имеет действительно серьезные намерения внести измене­ния в свое отношение к Советскому Союзу», причем сделанное в этот день Шуленбургом заявление он оценил как «решающее» [1067].

В письме от 16 августа, доставленном Хервартом в Берлин, посол Шуленбург сообщал статс-секретарю о своем удовлетворении бесе­дой [1068]. Тот факт, что рейхсминистр сам предлагает свой визит, по-видимому, льстит Советскому правительству, которое тщетно добивалось высокопоставленного партнера по переговорам с английской стороны. Послу показалось примечательной «во вчерашних высказываниях гос­подина Молотова удивительная умеренность в его требованиях к нам». Он отметил в качестве значительного момента советское желание за­ключить с Германией пакт о ненападении. В отношении Японии Молотов довольствовался лишь пожеланием, чтобы германское правительство оказало содействие советско-японскому примирению. Однако в вопросе Прибалтики не последовало никаких уточнений со­ветских пожеланий. В настоящий момент, заключил посол, дело дейст­вительно выглядит таким образом, «что мы добились в здешних переговорах желаемого успеха».

Гитлер и его министр иностранных дел «как на иголках» [1069]ожи­дали в Берхтесгадене результата этой беседы. Отчет Шуленбурга от 16 августа был истолкован таким образом, что Советское правительст­во «в принципе не отклонило мысли о том, чтобы поставить немецко-русские отношения на новую политическую основу, однако высказалось в том смысле, что до начала прямых переговоров потребу­ется длительное изучение и дипломатическая подготовка» [1070]. Эту по­зицию Советского правительства Гитлер счел неудовлетворительной. Немедленно в 14 час. 30 мин. того же дня он дал указание направить но­вое послание Молотову, «в котором высказывалось настойчивое поже­лание германской стороны о немедленном начале переговоров» [1071]. Уже в послеобеденные часы того же 16 августа новая инструкция из Оберзальцберга была срочно направлена в бюро статс-секретаря на Вильгельмштрассе, а оттуда в германское посольство в Москве [1072]. B 10 часов 17 августа Шуленбург через Хильгера вновь попросил аудиенции у Мо­лотова с замечанием, что хотел бы в дополнение к вчерашнему посла­нию рейхсминистра «сообщить только что полученную из Берлина инструкцию, которая касается поставленных Молотовым вопро­сов» [1073].

Когда телефонный звонок Хильгера раздался в особняке на Спири­доновке, там как раз собирались члены военных миссий на свое шестое и пока заключительное заседание. Назначенное на 10.00, оно началось лишь в 10 час. 07 мин. За эти семь минут Молотов, по-видимому, по те­лефону сообщил в Кремль Сталину о содержании разговора с советни­ком Хильгером. Сталин взвесил значение сообщения, которое он в связи с обстоятельствами, возможно, оценил достаточно высоко, и от­дал два распоряжения:

— Ворошилову он дал указание во время первого заседания этого дня решительно потребовать от западных военных миссий ответа на «кардинальный вопрос»; Советское правительство вплоть до этого дня еще не совсем исключало возможность коренного поворота в перегово­рах, но с этого момента его ожидания сократились до минимума.

— Молотов получил указание в конце дня принять и выслушать германского посла. При таких обстоятельствах Шуленбургу была пре­доставлена аудиенция у Молотова в 20.00.

В этот день Ворошилов поставил дальнейшие переговоры в зависи­мость от поступления полномочий британской миссии и ответа на со­ветский «кардинальный вопрос». На западные делегации заметного воздействия это не произвело. Если смотреть с советских позиций, то советская делегация должна была «поистине набраться терпения», что­бы и дальше заниматься поднятыми западной стороной частными во­просами. «Вопрос Ворошилова все еще без ответа... Теперь уже ничто не может убедить советских делегатов в том, что можно рассчитывать на положительный ответ Англии и Франции» [1074]. В 13 час. 43 мин. Во­рошилов прервал переговоры. Следующее заседание было назначено на 21 августа.

В результате британский посол в Варшаве сэр У. Кеннард получил наконец 17 августа от британского правительства указание поддержать усилия его французского коллеги Ноэля, направленные на то, чтобы склонить польское правительство к согласию на проход советских войск через польскую территорию. При этом его внимание обращалось на «опасность германо-советского соглашения в ущерб Польше и Ру­мынии, что привело бы к срыву проходящих в настоящее время перего­воров в Москве» [1075]. В этих предупреждениях чувствуется влияние информации, поступавшей в западные посольства в Москве из посоль­ства Германии. Английская дипломатия пришла в движение.

После переноса переговоров руководители советской делегации от­правились на доклад к Сталину. Н.Г.Кузнецов рассказывает, что при докладе И.В.Сталину они услышали от него, что он не считает намерения англичан серьезными. Как сообщил Кузнецов Безыменскому, до 16 ав­густа Советское правительство еще взвешивало все «за» и «против» [1076]. Похоже, что при обсуждении со Сталиным и Молотовым, состоявшемся после военных переговоров 17 августа, окончательный верх взяло «против»: во второй половине дня 17 августа, заслушав доклады военных, Сталин принял решение использовать наступивший в военных перего­ворах перерыв для проверки реальности германских предложений. Отпустив военных, Сталин, который был известен германскому посольству как мастер быстрых и точных формулировок [1077], продикто­вал правительственное заявление, которое Молотов дол жен был зачитать и передать германскому послу, если, как ожидалось, германское правительство в новой инструкции своему послу остановится на постав­ленных передним 15 августа вопросах. Это заявление представляло со­бой чрезвычайно трезвый и лишь условно положительный ответ на чрезмерные любезности германской стороны. Сталин, которого, как пи­сал Майский, «политика Чемберлена и Даладье вынудила изменить свой внешнеполитический курс, начал этот неизбежный поворот спо­койно, трезво, хладнокровно, без излишней поспешности» [1078].

В своей инструкции от 16 августа, которую Шуленбург должен был лишь зачитать, но не передавать, Риббентроп пошел навстречу всем пожеланиям Советского правительства, изложенным в «плане Шулен­бурга». Уверяя, что «выдвинутые господином Молотовым пункты... (совпадают) с желаниями Германии» (при оглашении инструкции Шу­ленбург подчеркнул этот момент), он сообщал, что может дать следую­щие обещания [1079]: