Ингеборг Фляйшхауэр - Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939

Возможно, Чиано, как полагал Эрих Кордт, в самом деле посчитал сообщение Гитлера «блефом» [987]. В совершенно секретном разговоре со своим шурином — итальянским посланником в Берлине Магистрати, — и послом Аттолико, которые сопровождали Чиано в Берхтесгаден, он высказал подозрение, что заявление Гитлера «после всех предыдущих доказательств его неискренности», — это новый трюк, рассчитанный на то, чтобы побудить Италию согласиться с его польскими планами [988]. Однако Чиано не был полностью уверен в своих выводах и «телеграмму из Москвы» позднее не упоминал.

Фактически последующие сообщения, дополнявшие мнимую «те­леграмму», делали вопрос об ее аутентичности несущественным. Так, Риббентроп, подтверждая заявление Гитлера, «добавил, что русские полностью осведомлены о намерениях Германии относительно Поль­ши. Он сам по поручению фюрера информировал русского поверенного в делах. Фюрер добавил, что Россия, по его мнению, не согласится тас­кать для западных стран каштаны из огня. Для позиции Сталина оди­наково опасны и победоносная армия, и потерпевшее поражение русское войско [989]. Россия в основном заинтересована в том, чтобы не­сколько расширить выход к Балтийскому морю. Германия не имеет ни­чего против. Впрочем, Россия никогда не заступится за Польшу, которую она всем сердцем ненавидит. Направление англо-французской военной миссии в Москву имеет лишь одну цель — скрыть катаст­рофическое состояние политических переговоров».

Блеф или реальность, но подобная игра оказалась Чиано не по пле­чу, итальянские возражения были окончательно разбиты. Гитлер сразу же распрощался с Чиано, который удалился, крайне недовольный и униженный манерой обращения с ним. Гитлер же, наоборот, торжест­вовал. Он распорядился передать Шнурре указание согласиться с веде­нием переговоров в Москве и высказаться за их скорейшее начало. Вести переговоры должен был «кто-либо из ближайших доверенных лиц» Гитлера [990]. Достигнутый мнимый успех, а также собственное вос­приятие донесения Шнурре побудили Гитлера в тот же день отдать приказ о выступлении вермахта против Польши и определить окончательный срок нападения [991].

Во второй беседе с Чиано, состоявшейся 13 августа, Гитлер был пре­дельно кратким: он заявил, что «твердо убежден в том, что ни Англия, ни Франция не начнут мировую войну». В этот день такой воинствен­ный накануне Чиано, по словам переводчика Шмидта, «почему-то со­вершенно сник» [992]. Он смог лишь заметить, что в Италии придерживаются совершенно противоположного мнения, но что, воз­можно, Гитлер и на этот раз окажется прав. Через несколько часов, на­ходясь в самолете по дороге в Рим, он записал в своем дневнике: «Я возвращаюсь в Рим, испытывая отвращение к Германии, к ее вождям и к их образу действий. Они оболгали и обманули нас. А теперь втягивают нас в авантюру, которой мы не хотим и которая может скомпрометиро­вать режим и всю страну». В 1943 г., находясь в заключении в тюрьме Вероны и оглядываясь назад, Чиано назвал эту встречу с Гитлером во­доразделом. Он, в частности, писал, что, начиная со встречи в Зальц­бурге, «политика Берлина по отношению к нам представляла собой не что иное, как целую паутину лжи, интриг и обмана» [993].

После отъезда Чиано «преисполненный чувством предстоящего триумфа» [994]Гитлер вызвал главнокомандующих, чтобы в простран­ном выступлении заявить: «Россия и не думает таскать каштаны из ог­ня... Англии и Франции придется одним брать все бремя на себя... Мюнхенские глупцы не станут рисковать... Фюрера беспокоит, что Ан­глия в последний момент своими предложениями может затруднить окончательное решение. Рассматривается вопрос, следует ли напра­вить в Москву видную личность или кого-либо другого» [995].

В какой-то момент Гитлер подумывал даже о том, чтобы самому по­ехать в Москву [996]. Теперь он делал ставку в основном на договорен­ность с Россией и с огромным высокомерием намного опережал реальность [997]. По сообщениям, поступавшим Ульриху фон Хасселю, Гитлер делал все, чтобы «пойти с еще более крупного козыря. Он хочет в последний момент заполучить преимущество. Началась опаснейшая игра, которую только можно придумать. По всей видимости, предстоит война с Польшей, и я не могу себе представить (что Гитлер намеревает­ся делать), чтобы западные страны оставались нейтральными... мне представляется все это безответственным риском, причем неважно, смотрим ли мы с национал-социалистской или иной точки зрения. Все трезво мыслящие люди должны сделать все, чтобы избежать войны. Спрашивается только, что можно сделать» [998]. Адъютант Гитлера Бе­лов, находившийся в эти дни при нем, подчеркивал позднее, что ко вре­мени визита Чиано, то есть на следующий день после продолжительного пребывания Шнурре и Кёстринга в Фушле, Риббен­тропу удалось убедить Гитлера в том, «что заключение пакта о ненападении с русскими является последним шансом, чтобы помешать английскому вмешательству в случае германо-польского конфлик­та» [999].

Это упоминание пакта о ненападении последовало, если верить адъютанту Гитлера, не случайно: уже свыше двух месяцев германская дипломатия в России пыталась, хотя и без видимого успеха, воздейст­вовать на Риббентропа. И только новая фаза, в которую вступили мос­ковские переговоры о пакте, а также возрастающее давление, под которое благодаря им попадал Берлин, сделали сближение возможным. В тот день, когда Гитлер пытался преодолеть сомнения своих военных якобы уже достигнутой изоляцией Польши, посол Шуленбург в част­ном письме в Берлин писал, что в большой политике «все находится в подвешенном состоянии»: англо-французская военная миссия в насто­ящее время ведет переговоры в Кремле, и весь мир с напряжением сле­дит, не достигнет ли она большего, чем дипломаты. «Кремль играет сейчас решающую роль и ни в коем случае не захочет расстаться со сво­им привилегированным положением... Я остаюсь оптимистом! [1000]

Оптимизм Шуленбурга не в последнюю очередь основывался на вы­жидательной позиции Советского правительства: с момента обраще­ния посла к Молотову 3 августа Советское правительство не проявило ни малейшей готовности вступить в переговоры по вопросу о Польше. Посол прилагал усилия к тому, чтобы смягчить лихорадочный напор Берлина. 14 августа он вновь настойчиво информировал статс-секретаря о том, что, по его мнению, «в отношениях с Советским Союзом сле­довало бы избегать любых стремительных шагов; это почти всегда будет иметь вредные последствия» [1001]. В надежде помешать тому, чтобы московские переговоры о пакте подхлестнули Гитлера в его стремлении к сближению, посольство предусмотрительно изображало эти перего­воры как медленные, тягучие и малозначительные [1002].