Михаил Кром - «Вдовствующее царство»: Политический кризис в России 30–40-х годов XVI века

Подобная «взаимозаменяемость» дворецкого Большого дворца и областных дворецких была возможна еще и потому, что их функции, как давно отмечено в литературе, были, по существу, одинаковы [1557] См.: Там же. С. 185; Леонтьев Л. К . Образование приказной системы управления. С. 40–41. .

В первую очередь по традиции дворецкие заведовали великокняжеским хозяйством, но об этой стороне их деятельности — в силу особенностей имеющихся в нашем распоряжении источников, происходящих большей частью из монастырских архивов, — мы знаем очень мало. Они также служили высшей судебно-административной инстанцией для населения дворцовых сел и промысловых слуг (бортников, бобровников, рыбников и т. д.), поставлявших свою продукцию во дворец. Известны две жалованные грамоты бортникам Талшинской волости Владимирского уезда 1540 и 1546 гг., вышедшие из ведомства Большого дворца [1558] Жалованная тарханно-оброчная и несудимая грамота Ивана IV бортникам Талшинской волости Владимирского уезда от 1 декабря 1540 г., устанавливавшая их подсудность дворецкому Большого дворца, дошла до нас в списках XVIII в., опубл.: Каштанов С. М . ИРСИ. Прил. IV. № 4. С. 168–170. Жалованная грамота бортникам той же волости Назару Прокофьеву «с товарищи», выданная 30 марта 1546 г. по приказу боярина и дворецкого И. И. Хабарова, известна только по упоминаниям в переписных книгах Суздальского Покровского монастыря, см.: Антонов А. В., Маштафаров А. В . Об архиве Суздальского Покровского девичьего монастыря XV — начала XVII века // РД. М., 2004. Вып. 10. № 29. С. 280. . Дмитровский дворецкий окольничий В. Д. Шеин санкционировал выдачу 20 апреля 1544 г. уставной грамоты крестьянам дворцового села Андреевского в Звенигородском уезде [1559] ААЭ. Т. I. № 201. С. 179–181. .

Поскольку дворецкие контролировали фонд дворцовых земель, они осуществляли обмен (от имени великого князя) государевых вотчин на села и деревни других землевладельцев. Сохранились две меновные грамоты начала 1540-х гг., оформившие такого рода сделки [1560] Так, 5 июня 1541 г. тверской дворецкий И. И. Хабаров и рязанский дворецкий В. М. Тучков променяли Троицкому Павлову Обнорскому монастырю несколько черных деревень в Вологодском уезде на монастырское сельцо в Ростовском уезде (меновную см.: Каштанов С. М . ИРСИ. Прил. III. № 10. С. 151–153, о датировке этого документа см. выше сноску 22). 9 апреля 1543 г. от имени («по слову») великого князя тот же рязанский дворецкий В. М. Тучков совершил обмен деревнями в Вологодском уезде с Кирилло-Белозерским монастырем. Эта меновная сохранилась в подл.: РГАДА. Ф. 281 (ГКЭ). Вологда. № 12/2583. .

Но деятельность дворецких задолго до описываемого нами времени вышла за рамки управления великокняжеским хозяйством. В частности, как уже говорилось в начале этой главы, монастыри находились под особым попечением дворецких. От 30–40-х гг. XVI в. до нас дошло более двух десятков жалованных грамот Ивана IV монастырям, выданных — как об этом свидетельствуют надписи на обороте — по приказу «больших» и областных дворецких (см. выше гл. 7, табл. 2). Если прохудилась монастырская богодельная изба, об этом следовало писать дворецкому [1561] «…а будет у тех нищих изба или кровля худа, или что иное починити, — гласила указная грамота Ивана IV игумену Кирилло-Белозерского монастыря Досифею от 22 декабря 1535 г. — и вы б о том отписывали к дворецкому нашему ко князю Ивану Ивановичу Кубенскому» (РИБ. СПб., 1875. Т. 2. № 30. Стб. 31). . Из дворцовой Казны и запасов выдавалось денежное и продуктовое жалованье (руга) монастырской братии [1562] Жалованная ружная грамота Ивана IV Никольскому Песношскому монастырю от 6 февраля 1539 г., устанавливая два срока в году, когда братия должна была получать денежное жалованье, специально оговаривала: «А имати им те денги на оба срока у дворецкого дмитровского, у кого будет Дмитров в приказе» ( Калайдович К. Ф . Историческое и топографическое описание мужеского общежительного монастыря св. чудотворца Николая, что на Пешноше. М., 1837. С. 109). См. также ружную грамоту Данилову и Рождественскому переславским монастырям, выданную 23 мая 1540 г. по приказу боярина и дворецкого И. И. Кубенского (ААЭ. Т. I. № 191. С. 168), и тарханно-проезжую и ружную грамоту тому же Данилову монастырю, выданную 30 ноября 1548 г. по приказу боярина и дворецкого Д. Р. Юрьева (Там же. № 222. С. 211–212). .

У дворецкого можно было также найти судебную защиту — в случае какого-либо покушения на монастырские земли и угодья. Судебные функции дворецких в описываемое время существенно расширились. По существу, дворецкий (Большого дворца или областной) стал ключевой фигурой при рассмотрении земельных тяжб в суде высшей инстанции (см. гл. 8, табл. 4, строки 1, 2, 4, 10, 14–19, 22, 23, 26, 28–30). Ему докладывались также и спорные дела о холопстве (там же, строка 21). Не осталось дворцовое ведомство в стороне и от борьбы с разбоями: как показал Н. Е. Носов, дошедшие до нас уставные губные грамоты происходят из дворцовых канцелярий [1563] Носов Н. Е . Очерки по истории местного управления. С. 315–320. . А из текста Вятской губной грамоты от 2 марта 1542 (или 1541) г. [1564] Датировка этой грамоты остается спорной, подробнее см. ниже гл. 11. следует, что губное дело находилось в тот момент под контролем «большого» дворецкого кн. И. И. Кубенского: именно ему вместе с дьяком Меньшим Путятиным надлежало присылать списки конфискованного у казненных разбойников имущества, а также перечни избранных по волостям для сыска преступников «голов», старост и «лучших людей» [1565] Труды Вятской ученой архивной комиссии 1905 г. Вып. 3. Вятка, 1905. Отд. III. С. 84. .

Повышение роли дворецких в судебной сфере нашло отражение и в формуляре жалованных несудимых грамот 1530–1540-х гг.: хотя чаще всего в статье о суде грамотчика по-прежнему в качестве судьи высшей инстанции рядом с великим князем (с 1547 г. — царем) называется боярин введенный (в 83-х [1566] Помимо устойчивой формулы «боярин введенный» (79 упоминаний) здесь учтены и редко встречающиеся выражения «мой боярин» (три упоминания) и «мои бояре» (одно упоминание). из 189 известных грамот этого рода за 1534–1548 гг.), но на втором месте по частоте упоминаний оказывается именно дворецкий (61 случай, см. Прил. III). Безусловно, нужно сделать поправку на известный консерватизм формуляра, но если рассматривать дошедший до нас актовый материал в динамике, то можно заметить вполне определенную тенденцию. В начале изучаемого нами периода, с января 1534 по август 1538 г., боярин введенный в качестве судьи упоминается в три раза чаще, чем дворецкий (соответственно 33 и 10 упоминаний), но с осени 1538 до конца 1548 г. это соотношение меняется в пользу дворецких и становится примерно 1:1 (соответственно 50 и 51 упоминание: см. Прил. III).