Вадим Васильев - История новоевропейской философии

— Что значит — «численное тождество»?

Численное тождество? Ну, вот Вы, допустим, можете вспомнить, что с вами было 10 лет назад, например? Можете. И можете вспомнить, что было три дня назад. То что с Вами тогда было, когда вы вспоминаете, эта картинка какой то чувственной ситуации, допустим вы себя вспоминаете где то и когда то, допустим. Вот то, что у вас встаёт перед вашим взором, это, по Канту, явление, в которых, Вы тогда были. Так? Или восприятие Ваше, точнее говоря, но Вы осознаете, что Вы это — тот же самый человек. Верно?

— Ну, я могу сказать, что я кардинально изменился.

Да, изменился Ваш характер, допустим. Ну можно так. Тут есть двусмысленность в языке. Характер, да, изменился. но что то и осталось. Потому что если бы ничего не оставалось, то тогда бы вы просто не могли бы вспомнить, то, что с вами было. Вы бы стали другой личностью и забыли бы своё прошлое существование.

— А тело остается …

Тело как раз меняется.

— Оно меняется, но по каким‑то определённым правилам. Можно сказать, что изменилось, а что не изменилось.

Да, ну вот в обыденном опыте мы не думаем о том, по каким правилам оно меняется. Ну да, тело сохраняется, но с другой стороны тело всё‑таки иное. И если вы вспоминаете себя маленьким, то если нет вот какой‑то основы для отождествления этих представлений, для связывания их друг с другом, то тогда на каком основании вы будете считать, что это то же самое тело, что вот, сейчас, допустим, у вас. Потом, в конце концов, мы не можем наблюдать непрерывное существование тела. Во сне же вы не наблюдаете за своим телом. А может оно пропадает в это время, пока вы спите? И просыпаетесь каждый раз уже с новым телом.

— Так иногда кажется.

А это воображение уже. Вот видите, это уже не то, речь идёт о реальном теле. Мы же говорим вот именно о его непрерывности. Так что, нет. надо предположить, что что‑то остаётся. Что‑то есть тождественное. Это всё равно, что признать какое‑то единичное представление. Там, где есть тождество в многообразии, там всегда есть единичность.

Так вот, вот эта единица, так сказать, условно, говоря, которую мы осознаём и которую называем «Я», в ней содержится множественность. Так? Когда в единстве содержится множественность, всегда имеет место объединение. В самом слове «объединении» содержится вот это единство. И в немецком тоже варианте. Ну не буду, уж, говорить, наскучил я вам немецкими словами.

Ну вот, значит, там, где есть объединение — есть синтез. Вот мы очень важное понятие затрагиваем — синтез представлений. Поскольку самосознание, говорит Кант (тут несколько скользкий момент, но, пропустим его), поскольку самосознание не имеет отношения к опыту, это, говорит Кант, акт спонтанности. /Вот, кстати, введём ещё одно важное различие чувственности от рассудка: чувственность пассивна, а рассудок — активен, поэтому он высшая способность души./ Так вот, это самосознание — акт спонтанности (потом Фихте это удачно обыгрывал: построил даже, по сути, на этом, всю свою философию). Значит, он не эмпирический, а, стало быть, и сам синтез, о котором идёт здесь речь, благодаря которому многообразное соединяется в единстве самосознания или в «Я» (потому что «Я» это и есть единство самосознания, по Канту) — он носит априорный характер. Очевидно, продолжает Кант, этот синтез протекает по каким‑то правилам, по каким‑то законам; не просто так, хаотично. И вот, если бы удалось установить эти правила или законы, которые тоже, стало быть, априорны, то можно было бы ещё до того как предметы нам будут даны, антиципировать какими они будут (предвосхитить, то есть). Можно будет сказать, что эти предметы будут соответствовать заведомо законам синтеза представлений в «Я». Потому, что если они не будут соответствовать этим законам, они просто на аудиенцию к «Я» не попадут. Они не будут вобраны, так сказать, в «Я», они не проникнут в него: им надо пройти эти фильтры априорные — правила синтеза. Так вот.

Да, кстати, вот это единство, когда мы осознаём своё тождество на множестве представлений, то мы, говорит Кант, имеем дело с аналитическим единством апперцепций. Введём это понятие. Но когда мы понимаем что, чтобы мы осознали своё тождество на множестве представлений, должен сначала осуществиться синтез, тогда мы приходим к пониманию того, что в основе аналитического единства самосознания лежит синтетическое единство апперцепций. Значит, по природе первым является синтетическое единство апперцепций.

— А какая это глава?

Это шестнадцатый параграф, по — моему (и в семнадцатом тоже, там продолжение) — это «дедукция категорий».

Так вот, значит, по природе первыми являются, если использовать аристотелевские термины, синтетическое единство или первоначально — синтетическое единство апперцепций; для нас первым является аналитическое (мы вначале понимаем своё тождество, потом понимаем его условия априорные).

Так вот, если бы удалось показать, что правилами этого синтеза, по которым он проходит, являются как раз категории, то тогда мы бы могли сказать, что ещё до опыта мы с помощью этих категорий можем предписывать опыту законы, что и требовалось доказать. И тогда ещё до опыта мы сможем сказать: опыт будет устроен в соответствии с категориями. То есть априори познавать предметы возможного опыта. И столь же ясно, что мы абсолютно не сможем познавать «вещи сами по себе». Так же, как пространство и время к ним неприменимо, так же и здесь. Потому, что мы можем приложить всё, весь этот механизм, обеспечивающий априорное познание только к тем предметам, которые попадают в сферу нашей субъективности. Они попадают в сферу нашей субъективности, перерабатываются там, именно поэтому мы можем о них знать ещё до того, как они попадут туда. А если предметы не имеют отношения к нам, то эта механика не действует, и они остаются непознаваемыми. Вот Кант приходит, так сказать, к критическому выводу своей философии, запрещающему познание «вещей в себе». Заметьте, это сложный вывод — здесь нет никакого постулирования.

— А можем мы выйти за сетку этих категорий, которыми мы обладаем, в каких‑то особых состояниях сознания?

Да, Кант обсуждал этот вопрос. Если говорить о его точке зрения, ну и я, собственно, могу лишь солидаризироваться с ней, то такие состояния невозможны, по Канту. Нет, невозможны. Они возможны после окончания нашего чувственного созерцания, то есть после окончания жизни, вот тогда возможны; но об этом, впрочем, ничего сказать нельзя, продолжает он.

Но главное как раз в том, чтобы показать, что форма этого синтеза тождественна категориям, и вот здесь одновременно и краеугольный камень и ахиллесова пята кантовской дедукции. Он самыми разными способами пытался показать это, но это ему не удалось, пожалуй. Хотя, в ранних вариантах дедукции, которые основаны были на иных предпосылках, нежели в «Критике.», у него были шансы и даже, пожалуй, можно сказать, что ему удавалось построить когерентную дедукцию. Но впоследствии несколько сложнее это стало делать. Но если кого это заинтересует, то на русском языке, к сожалению, есть, по — моему, только одна книга на эту тему, вашего покорного слуги, и поэтому при случае могу вам порекомендовать, если кого заинтересует. Это крайне, крайне запутанная проблема. Ну. сказать вам? ну могу сказать. Значит, название у нее такое, что и произносить страшно: «Подвалы кантовской метафизики (дедукция категорий)». Ну, в принципе эта книжка продаётся в Институте Мировой литературы, так что если кого‑то. на бывшей улице Воровского, недалеко от Дома Книги. Так что. но я вам не советую, знаете, авторы обычно рекламируют, а я вам не советую покупать. Ну, конечно я считаю, что в принципе она может быть и интересна, но только если у вас есть свободное время, чтобы, так сказать, помучиться над этим. Просто. хотя, знаете, вот в западной традиции таких книг довольно много. Ну, правда есть очень хороший кантовед — Тевзадзе. Раньше он был нашим, сейчас уже другой страны. Вот есть у него книга прекрасная: «Теоретическая философия Иммануила Канта», он тоже там очень много усилий посвящает дедукции.