Леонид Жура - Сионисты против Сталина

Радзинский:

«В городе идут обыски и аресты. Обыск — в обсерватории, в комнате Кобы, но его там давно уже нет. Еще не раз нас поразит его умение исчезать в решающие и опасные дни».

Какой же недисциплинированный и необязательный этот Коба, сетует Радзинский. «Исчезает»! Причем в самые «решающие и опасные дни». Полиция с ног сбилась в его поисках, а он шляется неизвестно где! А правильные революционеры, по мнению Радзинского, обязательно должны информировать полицию о своих перемещениях. Ну, в крайнем случае, записку оставлять — мол, «отправился по делам, вернусь к утру. Нелегальную литературу перепрятал, так что не тратьте время попусту. Ваш Коба».

Радзинский:

«Коба, один из разыскивающихся вожаков, успел скрыться… он бежал в Гори. „Тайно в ночные часы он посещал меня в моей квартире“, — писал Иремашвили.

При первой возможности он возвращается в опасный Тифлис и растворяется в революционном подполье».

Противоречия одолевают Радзинского, и он начинает постоянно забывать, о чем писал несколькими предложениями раньше. То он пытается нас убедить в умении Сталина трусливо «исчезать в решающие и опасные дни», и в то же время у него Сталин бесстрашно «возвращается в опасный Тифлис»!

Радзинский не в состоянии понять, что если буржуазная контрреволюция, случившаяся в 1993 году в России, была осуществлена в целях материального обогащения ничтожно малой кучки негодяев, то революционная деятельность, которой посвятил свою жизнь Сталин, не имела ничего общего с целями обеспечения материального благополучия для ее участников. Не было в жизни профессионального революционера ни романтики, ни легкомысленности богемной жизни. Постоянные заботы о крыше над головой, куске хлеба, ежечасная возможность ареста, тюрьмы, ссылки — вот жизненный путь, который в раннем возрасте выбрал Иосиф Сталин. Причем без всяких перспектив! А ведь мог выбрать спокойную и сытую жизнь священника или поэта! Впрочем, незаурядные способности Иосифа позволяли ему рассчитывать на успешную карьеру в любом виде деятельности…

Далее Радзинский приводит слова Троцкого: «Вступивший в организацию знал, что через несколько месяцев его ждут тюрьмы и ссылка. Честолюбие заключалось в том, чтобы продержаться как можно дольше до ареста, твердо держаться перед жандармами».

«Но прошли эти несколько месяцев, — пишет Радзинский, — а Коба все еще на свободе…»

Странное понимание «честолюбия» Троцким не удивляет Радзинского. Ему тоже представляется нормальным, что участники революционного движения якобы устраивали в своих организациях нечто, вроде соревнования, кто больше времени пробудет на свободе. Но тогда почему Радзинский так удручен, что «Коба все еще на свободе»? Очень капризная и своенравная личность этот Коба. Сам Троцкий отвел ему для пребывания на свободе «несколько месяцев», и именно «эти месяцы» уже истекли, а он не арестован!

Почему Радзинский не делает естественного вывода, что Коба был более осторожен, чем другие, четко соблюдал приемы конспирации, умело уходил от слежки?

Неужели не ясно, читатель? Это Радзинский нам тонко намекает, что Коба был осведомителем охранки.

А в целом от прочитанного остается впечатление, что Троцкий и Радзинский видели основную задачу революционеров в удовлетворении личного «честолюбия» — как можно быстрее стать арестантами! Суждение, достойное презрительного удивления.

Радзинский:

«Иремашвили: „Я несколько раз посещал Кобу в его маленькой убогой комнатке. Он носил черную русскую блузу с характерным для всех социал-демократов красным галстуком. Его нельзя было видеть иначе, как в этой грязной блузе и нечищеных ботинках. Все, напоминавшее буржуа, он ненавидел“…

„Грязная блуза, нечищеная обувь были общим признаком революционеров, особенно в провинции“, — с сарказмом пишет Троцкий.

Да, наивный юный Коба старается походить на настоящего революционера. Все как положено: носит грязную блузу…».

«Грязная блуза» — ключевое понятие в этом фрагменте. «Вот оно что! — подумает читатель с умственным развитием Радзинского, — это же полностью меняет дело! Что ж вы раньше-то молчали? Разве можно заниматься революционной деятельностью в „грязной блузе?“». На самом деле, архивник вместе с Троцким, как обычно, соврали. Точная цитата из воспоминаний Иремашвили выглядит так:

«Его доходы не давали ему (Джугашвили. — Л. Ж.) возможности хорошо одеваться, но правда и то, что у него не было стремления поддерживать свою одежду хотя бы в чистоте и порядке. Его никогда нельзя было видеть иначе, как в грязной блузе и нечищеных башмаках. Все, что напоминало буржуа, он ненавидел от глубины души».

Выросшим в состоятельных еврейских семьях и не познавшим нужды Троцкому и Радзинскому невдомек, что у Сосо Джугашвили не только не было лишней «блузы», но не было и крыши над головой в прямом смысле слова. Поэтому архивник и обкорнал цитату из воспоминаний Иремашвили. А значительно раньше его Троцкий, основываясь исключительно на одной этой цитате, делает приведенное Радзинским обобщение:

«Грязная блуза, нечищеная обувь и нечесаные волосы были тоже общим признаком молодых революционеров, особенно в провинции».

Откуда «бесу революции», прибывшему в Россию только в 1917 году, было знать, как одевались революционеры в предреволюционные годы? «Так вот же — свидетельство Иремашвили», — скажут Троцкий и Радзинский. Между тем, американский профессор Р. Такер, как и многие другие исследователи жизненного пути Сталина, сделал важное замечание: «Единственным свидетельством, пролившим какой-то свет на то, как Сосо (после увольнения из обсерватории. — Л. Ж.) затем сводил концы с концами, являются воспоминания Иремашвили». А после досконального изучения воспоминаний Иремашвили Такер заявил, что они не заслуживают доверия и полны противоречий и нестыковок, о чем мы уже упоминали. Добавим, что И. Иремашвили был меньшевиком, т. е. политическим противником Сталина. В 1921 году он был арестован большевиками и после обращения его сестры к Сталину был отпущен за границу. Впоследствии, находясь в Германии, руководил грузинским отделом радио «Свобода».

Радзинский:

«Он ходит в рабочие кружки объяснять пролетариям учение Маркса. Здесь вырабатывается его убогий стиль, столь понятный полуграмотным слушателям. Стиль, который потом принесет ему победу над блистательным оратором Троцким».

Радзинский, видимо, не знает, что ораторское искусство любого политика заключается не в использовании эффектных полемических приемов, а в умении высказать свои мысли так, чтобы они были понятны слушателям в любых городах, деревнях, аулах, в каждой сакле или чуме. Именно так и выступал перед людьми Сталин. Неоднократно слышавший его публичные выступления Лион Фейхтвангер писал: «Он больше, чем любой из известных мне государственных деятелей, говорит языком народа… Он медленно развивает свои аргументы, апеллирующие к здравому смыслу людей, постигающих не быстро, но основательно… Когда Сталин говорит со своей лукавой, приятной усмешкой, со своим характерным жестом указательного пальца, он не создает, как другие ораторы, разрыва между собой и аудиторией, он не возвышается весьма эффектно на подмостках, в то время как остальные сидят внизу, — нет, он очень быстро устанавливает связь, интимность между собой и остальными слушателями. Они сделаны из того же материала, что и он, им понятны его доводы, они вместе с ним весело смеются над простыми историями».