Алексей Виноградов - Русская тайна. Откуда пришел князь Рюрик?

«Так оно именуется еще в русских источниках XVI–XVII вв.», – указывает А.Г. Кузьмин. Вероятно, не обошлось без влияния Библии, в первых славянских переводах которой «Чермное» море – некий неопределенный гидроним со значением более широким, чем собственно Красное море между Аравией и Египтом. «Черное море», например, в XVI в. у Стрыйковского Czarnym morzem – позднейшее переосмысление Чермного, возможно калька с турецкого Karadeniz. «Весьма вероятно, – пишет А.Г. Кузьмин, – что «Черным» море стало по недоразумению» (Об этнич. С. 67). По такому же «недоразумению» река Чермянка (т. е. «красная») в Подмосковье позже получила и иное название: Черница, Черная.

При том, что «сарацинский» правитель, особенно в Испании, вовсе не обязательно был этническим арабом: история раннесредневековых Пиренеев кишит именами так называемых ренегатов – благородных грандов, перешедших в ислам.

Даже социальные термины у ариев были непосредственно связаны с цветом: в ведийской Индии varna это и социальный слой и «цвет, краска», в древнем Иране – pistra «ремесло» и также «цвет».

В Закарпатье с XIII в. была введена уния с католиками.

«Нашу» Русь – вплоть до времен Российской империи – германские источники также часто именовали Reuss.

Е.С. Галкина распространяет эту временную ситуацию на более широкую этнографическую и геополитическую среду, отмечая, что в тех же источниках, которыми арабские авторы пользовались для описания Руси, упоминаются и другие, в т. ч. далекие центральноазиатские народы в реалиях первой половины IX в. Так, Уйгурия описывается как мощное этногосударственное образование, что могло быть только до опустошительных войн с хакасами и китайцами, разрушивших его к 840 г. Мадьяры локализуются близ реки Атиль (Волги) и даже восточнее ее вплоть до большой горы (Урал?), то есть практически на своей прародине. С другой стороны, упоминание киргизов в качестве независимого племени задает нижнюю временную планку этим источникам: в 818 г. киргизский вождь «отложился» от уйгуров. Вследствие компиляции разновременных источников у классических арабских географов (Ибн Русте и др.) порой царит путаница: те же мадьяры располагаются не только на Волге, но и близ Византии и на берегу Черного моря, между землей печенегов и кочевых болгар, что соответствует уже более поздним реалиям. Еще в середине IX в. считающиеся мадьярскими подкурганные погребения с ровиками появились в районе Дона – Хопра.

Слабость указанных версий дала основание А.М. Карасику предположить, что понятие «Артания» вообще не имело строгого географического смысла, а само это слово означало на угрско-мадьярских наречиях, некую неопределенную «страну, куда никого не пускают»

«У Ибн-Фадлана Дон – «река русов»», – не сомневался, например, выдающийся востоковед академик В.В. Бартольд (Бартольд В.В. Ук. соч., с. 838).

Есть немало версий, откуда в этом списке появился Новгород. Например, по одной из них это славянский перевод топонима Neapolis (в переводе с греческого – «новый город»), еще в скифские времена существовавшего в Крыму.

И 7 тыс. куб. камня. Другие крепости были еще масштабнее: на Маяцкое городище ушло 10 тыс., Правобережное – 12 тыс., Мохначевское (близ Харькова) —14 тыс. куб. м.

По арабским и еврейским источникам, Хазария в пору своего расцвета простиралась от низовий Волги на запад менее чем на 300 км, а то и на 200 км, причем одним из пограничных западных пунктов назывался Ш-р-кил, то есть Саркел). Истинные размеры этого государства характеризует и структура потребления его граждан: «Преимущественная их… пища есть рис и рыба; остальное же… привозится из Руси, Булгара».

Соответственно и смысл написанного может быть совершенно другим. Примерами тому пестрят археология и палеография. Так, надпись с парфянской керамики, в версии одного ученого значившая: «Евтихий. От господина принесем мы к тебе, а он примет 206», другие исследователи прочитали, как: «В этом сосуде из виноградника узбари, называемого Хиндукан, вина 16 мари» (Г.А. Федородов-Дав, с. 48).

Возможно, какие-то останки салтовской Руси сохранялись в лесостепи между Подоньем и Волгой и дальше. Такой след видят, например, в сообщении летописей о походе в 1229 г. какой-то Руси вместе с мордовским князем Пургасом на Новгород. С одной стороны, нельзя исключать, что это были остатки салтовского населения Среднего Подонья, переместившиеся под натиском кочевников на северо-восток. Но с другой – и это более вероятно – речь могла идти о славянах, активно проникавших перед монгольским нашествием в лесостепную полосу между Волгой и Доном. Может быть к этой «Руси» относятся найденные недавно в Пензенской области, т. е. в пограничье исторической области мордвы, остатки древнерусского города начала XIII в.

Термин «тавроскифы» по отношению к русам IX–XI вв. упоминали и другие греко-византийские авторы: Кедрин, Зонара, Киннам.

Ряд авторов локализует ее в городе Росия в районе Боспора. Около 874 года константинопольский патриарх Игнатий направил епископа в эту самую «Руссию» а чуть позже, по сообщению Иоанна Скилицы, состоялось крещение росов императором Василием. Росская епархия Константинопольского патриаршества просуществовала до XII века.

По В.Ф.Минорскому, «рыцарство».

Собственно яссо-осетинские памятники имеют не много общего с СМК, считает исследовательница. Кроме того, ясы, или по крайней мере, их ядро, обитавшее в районе нынешней Северной Осетии, судя по археологическим данным, никуда не мигрировало, поскольку не подверглось опустошительному нашествию арабов.

С точностью до наоборот: нескандинавский=славянский. Например, у М.Ю. Брайчевского: «…объяснить имена Аскольда и Дира, как норманнские не удается. Все это дает основания считать Аскольда и Дира представителями местной, славянской (Полянской) династии». (Когда и как… С. 159–160).

Послужившая основой для далеко идущих выводов. Так, упомянутый Эд. Гиббон писал: «Русы говорили на норвежском, а не славянском языке. Это доказано 9-й частью сочинения Константина «Об управлении…», где русские и славянские языки различаются, и русские названия водопадов несомненно скандинавские».

«Если какое-либо слово не имеет заметной с другим созвучности, его поднимают на этимологическую дыбу, и мучают до тех пор, пока оно, будто от боли, не закричит и не даст такого звука, какого хочется жестокому словопроизводителю».