Анатолий Гуревич - Разведка - это не игра. Мемуары советского резидента Кента.

Я был очень удивлен проявленным дружелюбием и не очень официальным тоном его разговора со мной. В то же время был бесконечно рад и, признаюсь, даже горд тем, что со мной, не достигшим еще двадцатипятилетнего возраста парнем, в такой дружеской и необычно простой, не боюсь даже сказать, чисто товарищеской форме разговаривает столь высокопоставленный человек в системе РККА.

Мы попрощались с Гендиным и вместе с комбригом прошли в его кабинет. Я попросил разрешения закурить. Хотя сам комбриг не курил, приоткрыв окно, разрешил.

Товарищ Бронин поинтересовался событиями в Испании и моим личным участием в переходе на подводной лодке «С-4» через Гибралтарский пролив. Я понял, что мой собеседник был уже в курсе затронутого вопроса, и подумал, что он узнал обо мне довольно подробно из моего личного дела, а о моем участии в переходе на подводной лодке лично от Ивана Алексеевича или из его письменного доклада.

Перед тем как мы распрощались, Бронин, предварительно позвонив по телефону, прошел вместе со мной в другой отдел, где я получил, видимо, заранее обусловленную сумму денег, а также документ на получение железнодорожного билета из Москвы в Ленинград, а затем из Ленинграда в Москву.

Перед тем как попрощаться, вернувшись со мной в свой кабинет, товарищ Бронин уточнил дату начала моего пребывания в санатории в Кисловодске, а следовательно, и день моего возвращения в Москву. Для установления в случае надобности связи с ним сообщил номер своего служебного телефона.

Перед тем как приступить к описанию встречи в Ленинграде с моими родителями, родственниками и друзьями, моего отдыха в военном санатории, я хочу еще раз с особой настойчивостью повторить, что не был в курсе той работы, которую мне предложили. Честно говоря, я думал, что некоторое время я останусь работать в Москве, а затем выеду на работу за границу, возможно, с прикомандированием к аппарату военного атташе в одной из зарубежных стран. Выбор этой страны, скорее всего, будет зависеть от того, каким языком я в достаточной степени владею. Это означало, что, скорее всего, это будет одна из франко или испано-язычных стран или Германия.

Счастливый и радостный, я начал готовиться к отъезду домой, в Ленинград. Это оказалось тоже непросто. Прежде чем приобрести для себя железнодорожный билет, надо было получить на таможне хранившийся багаж, который, как я уже говорил, был погружен в Гавре на теплоход, когда я должен был вместе с Орловым вернуться на Родину.

Времени у меня оставалось мало, а надо было еще посетить моих родственников и друзей в Москве. Должен признаться, что и это оказалось не совсем просто. В то время в Москве были еще живы три сестры и брат моей матери, также мои двоюродные сестра и брат и друзья. У всех побывать я, безусловно, в оставшиеся дни не мог. Однако своих родственников успел навестить. Дни, проведенные в Москве, послужили для меня в какой-то степени еще одной жизненной школой. Прежде всего, в то время я не считал себя вправе рассказывать о моем участии в национально-революционной войне в Испании. В те годы у нас в Советском Союзе это было не принято. Нелегким был и другой урок. Родственники знакомили меня со своими друзьями, часть из которых, правда, я уже знал. Среди старых и новых знакомых были хорошенькие молодые девушки. Если раньше я не мог даже ухаживать за полюбившимися мне девушками, потому что для этого просто не было времени, то теперь я был занят совершенно другими мыслями. Мне предстояло встретиться с моей матерью и отцом, с другими родственниками. Возникал вопрос: что я могу им рассказать о моей «длительной командировке на Дальний Восток»? Так из Испании я писал в моих письмах. А ведь, получив мой багаж, скрывать его содержание ни от кого не смогу. В то же время по всем привезенным мною вещам было видно, что они приобретены за границей. Но самым тяжелым являлось то, что я не смогу никому рассказать о предстоящей в будущем работе. Нет, не потому, я думал, что будет она связана с нелегальной деятельностью за рубежом, а просто потому, что я и сам о ней ничего подробно не знаю. Я помнил только одно, что Геидин и Бронин рекомендовали мне о состоявшемся между нами разговоре пока никому не говорить. Это относилось даже и к тем товарищам, с которыми я приехал в Москву и которые знали, что Гендин меня оставил у себя в кабинете.

Настал день моего отъезда в Ленинград. О моем прибытии в Москву я сообщил родителям по телефону. Меня с нетерпением ждали.

Родители, сестра с мужем и маленькой дочкой продолжали жить на углу улицы Чайковского и проспекта Чернышевского. Несмотря на то, что квартира была коммунальной, она была очень хорошей. Этот дом когда то принадлежал архитектору, профессору и был построен по его собственному проекту. Сам профессор Чижов вскоре после революции принял новую власть. Он уже давно умер, а его жена и дочь с мужем жили в большой квартире. В нашей квартире было четыре комнаты, одну из них занимали отец и мать, другую, самую большую, – сестра с мужем и дочкой, я – комнату около 20 метров. Все они были изолированными. В четвертой комнате жила небольшая семья. Кстати, несмотря на то, что я во время войны находился на службе в Главразведупре, а мои родные были в блокадные дни эвакуированы, следовательно, на занимаемые комнаты была оформлена бронь, после войны мы лишились нашего жилья, бронь была признана недействительной.

В доме меня многие знали, но привыкли видеть почти всегда в военной форме, а в юношеские годы, когда я учился в школе и работал на заводе, я любил щеголять в юнгштурмовке. И вот вдруг я появился, но всем заграничном и даже в мягкой шляпе. Естественно, мне задавали вопрос, что это значит? И в данном случае я не мог ничего объяснить. Не мог даже сказать, где сейчас продолжаю работать! Это тоже было нелегко.

Не буду подробно останавливаться на проведенном в Ленинграде времени. Все дни были очень насыщены. Наш институт «Интурист» слился за это время с 1-м Ленинградским государственным педагогическим институтом иностранных языков. Я был оформлен студентом IV курса французского факультета. Надо было получить все документы, а также выяснить, что надо сделать, чтобы продлить отпуск, то есть прервать обучение на какой-то срок (мне был предоставлен отпуск до 1 сентября 1939 г.).

Хотелось побывать и в штабе ПВО Кировского района, на заводе, где я работал. Были и интересные встречи с моими старыми друзьями, но я всегда испытывал определенную стесненность, что о моей жизни я ничего не могу рассказать.

Время бежало быстро. Надо было торопиться. Предстояло еще множество дел. Я распаковывал привезенные вещи и рассказывал связанные с ними истории, над которыми очень смеялись мои друзья и родственники. Один из наиболее смешных моментов был связан с приобретенной в Париже кожанкой. Мы почти все покупали пальто из натуральной кожи, так как у нас это было редкостью. Я носил уже много лег пальто, сшитое из кожзаменителя. И вот уже в Москве заметил, что на моем новом пальто нет ни одной пуговицы. Я поинтересовался у таможенника, почему у меня оказались обрезанными все пуговицы? Прежде чем ответить, таможенник показал мне на бочонок, в котором валялось множество подобных моим пуговиц. Только после этого он пояснил, что был получен приказ все пуговицы срезать, так как их поверхность представляет собой сплетение из кожаных полосок, сложенных таким образом, чтобы получилась подлинная фашистская свастика. Я посмотрел на валявшиеся в бочонке пуговицы, приподнял несколько из них, и, честно говоря, мне действительно показалось, что это так. Друзьям я, к сожалению, продемонстрировать эти пуговицы уже не мог.