Жан-Пьер Шаброль - Пушка Братство

Спокойньш своим голоском столяр предвещает близкую эру Федерации:

-- Кто сказал Свобода, сказал Федерация. Республика? Федерация. Социализм? Федерация. Федерации -- единственная система, при которой все вступающие в нее приобретают больше, чем теряют, в отношении прав, власти и собственности...

Некоторые слушатели упрекают Прудона за то, что он дал себя соблазнить Луи Бонапарту и, таким образом, в какой-то мере содействовал государственному перевороту.

С тех nop как мы приюмили y себя в Рони Предка, эмом словарь и эми идеи смали мне кровно близкими в букваль

ном смысле слова: они вошли в наш семейный обиход. Огорошенный вначале и самими обимамелями мупика, и ux лексиконом, я, помнимся, жадно прислушивался к эмим дискуссиям, так как они хомь омчасми напоминали мне чудесныевечерниечасы y нас дома. Благодаряэмомужимели Бельвиля, ранъше омпугивавшие меня, смали мне как-mo ближе. Предмесмье можно сравнимь с мабаком: от первой выкуренной мрубки мошнома подсмупaem к гломке, но только от первой. Примерно то же camoe произошло, когда Mapma сводила меня в залу Фавъе. Увлечение клубами было делом не новым. С 1848 года, после февральских дней, свобода объединений и aссоциаций, принесенная Вморой pеспубликой, вызвала к жизни множесмео клубов, чемыре из коморых особенно памямны: Клуб Друзей Haрода, созданный Pacпаем *, Ценмральное брамское сообщесмво, Клуб Революции или Клуб Барбеса *, и Ценмральное pеспубликанское сообщесмво, или Клуб Бланки. Эми два последних клуба омражали боръбу ux вождей, бывших когда-mo боешми моварищами, a смавших cмермелъными врагами. Замем клубы были запрещены и пракмически исчезли и возродилисъ с изданием закона 1868 года, который разрешил публичные собрания при условий, что они будут npоисходимь в npucyмсмвии полицейского комиссapa и что ораморы не будут нападамъ на правимельсмво.

Bcмревоженные ycпехом клубов и pacnpосмраняемой ими революционной заразой, власми запрещали дискуссиu no oпределенным вопросам. Каждый день газемы публиковали cписок запремных мем. Таким образом, клубы nocмепенно nepесмали говоримь в омкрымую и прибегали к намекам, что усыпляло бдимелъносмъ неизменно npucyмсмвовавшего на всех заседаниях комисcapa полиции, рядом с коморым восседал писец, без передышки скрипевший пером. Как-mo на вечернем собрании очередной opamop посвямил свое высмупление меме, не попавшей в черный cписок, и с самым невинным видом произнес речь о кролике. Целый час он pacnpосмранялся об этом грызуне, вялом и жирном, который неизбежно попадем в cyn, не забыв в весьма ярких красках обрисовамъ и крольчамник; a слушамели мем временем, веселясь от души, свысока поглядывали на смража порядка и его усердного писаку. Так что в конечном счеме беседы y нашей водоразборной колонки были повморением клубных дискуссий, только в более мирных монах. Социальная философия дикмовалась личным

npucmpaсмием, главный же инмеpec сосмавляли последние новосми и декремы.

Нынче вечером идет разговор о том, что толпа народа, забившая улицу Врилер, осаждает Французский банк, рассчитывая обменять бумажные деньги на золото. Хроменький сапожник клеймит правительство за то, что оно не прекратит безобразия.

-- Куда там! Оно покровительствует крупным спекулянтам. Директорa фабрик и крупнейшие негоцианты добиваются y властей разрешения обменять бумажные деньги на золото и в качестве предлога ссылаются на то, что так им-де легче расплачиваться с рабочими. B течение двух недель золотая наличность банка уменьшилась на сто двадцать миллионов!

-- Одни спекулируют на акциях, другие на брюхе,-- ворчит Шиньон, и вот уже наш парикмахеp-эбертист принимается стричь и брить "хищников от коммерции".

-- Девятого августа,-- перебивает его Гифес,-- Фавр * внес законопроект: "Реорганизовать Национальную гвардию, предоставив ей право самой назначать офицеров, a также немедленно раздать ружья всем гражданам, способным носить оружие". Однако правительство не так-то уж торопится проводить в жизнь собственные указы, это же слепому ясно! Ничего, народ его скоро заставит!

-- Еще как заставит-то, прямо пинком в зад!

Такие речи как-то успокаивают и даже убаюкивают. Пока идут эти споры, я могу не тревожиться -- никто не украдет наших часов и не обидит Бижу. Впрочем, Пато, собачонка сапожника, всякий раз подымает лай, если ee дружку грозит опасность.

Не знаю, кто именно: интернационалист, бланкист, якобинец или прудонист,-- кто-то из них, возможно, и владеет ключом к грандиозным проблемам, стоящим перед человечеством, но, перебирая все их теории, я убедился, что они не показывают мне выхода из моих семейных и личных затруднений.

Вторник, 23 августа.

B сумерки.

B тайнике Марты.

Мой двоюродный брат, первенец тети Альберты, одним словом Жюль, переехал к нам. Ему ислолнилось пят

надцать, но он кажется взрослым. A наружность y него примечательная: невысок, коренаст, голова треугольная, глазки маленькие, близко посаженные, a рот огромный -- от yxa до yxa. Его друг Жером, он же Пассалас,-- этакий длинный и тощий скелет, башка вроде сабо, от правого глаза к горлу идет шрам. Ему, должно быть, не меньше восемнадцати... И тот и другой с недавно обритыми головами. Если тетушка не могла сказать, где пропадал ee старший сын, то Марте это было прекрасно известно:

-- Он только что из тюрьмы вышел!

Марте это обстоятельство внушало немалое уважение. Да и мне их речи и манеры казались необыкновенньши.

Оба молодца без дальних разговоров заняли вторую мансарду. Так что маме пришлось переселиться к позументщице. Когда она увидела, что я собираю вещи, то несколько встревожилась:

-- Флоран, a тебе есть где жить?

-- Hy конечно, мама. . .

-- Где же?

-- Я не могу тебе этого сказать, я поклялся хранить тайну, но не беспокойся, мне там будет хорошо! Она воздела руки к небесам:

-- Подумать только, что я даже не знаю, где ночует мой сынl Не ведала я, что доживу до этого!

-- Что поделаешь, мам...

Я подошел к окну и показал ей весь наш Дозорный тупик, где выглядит вполне будничным то, что еще недавно казалось нам невероятным.

Тороплюсь записать, ловя остаток света, кривым ятаганом врезающийся в щель. Д о меня попеременно доходит запах красного и белого вина. Сквозь дьявольский шум голосов прорывается хриплый бас, требующий "литр крепкого -колеса смазать*. Слышна чья-то скороговорка -- это Митральеза честит какого-то сквалыгу.

Раз за разом я обхожу одну за другой улицы Бельвиля в поисках жилья, работы, уголка в кошошне для Бижу, сарая, куда можно было бы сложить мебель и стенные часы.

Нынче вечером, когда я проходил по улице Рампоно, меня окликнули из кабачка "Кривой Дуб":

-- Забывать стали старых друзей, мой юный господин Растель?

Голос принадлежал господину Жюрелю, с которьш я познакомился y заставы Монтрей и который заставил воришку вернуть мне мой карандаш. Я с трудом припомнил его, может быть, потому, что теперь на нем была каскетка, блуза, очки, a тогда он был щеголем. Он расспросил меня обо всех, никого не забыл -- ни маму, ни Предка, ни Бижу. Впервые со дня моего прибытия в это одичалое лредместье я привлек чье-то внимание, a не просто иронйческое любопытство. Жюрель вникал в трудности нашего положения, ему хотелось знать, чем он в меру своих слабых сил может нам помочь.