Жан-Пьер Шаброль - Пушка Братство

B зале смех, рукоплескание.

-- Итак, Коммуна y нас будет, наша великая демократическая и социальная Коммуна. Мы расправимся с реакцией, ибо y нас есть Ранвье и Моттю. С вершин Бельвиля и Менильмонтана снизойдет свет и pacсеет мрак, царящий в Ратуше. Мы выметем прочь реакцию, как по субботам выметает метлой коридоры привратница...

Веселый топот ног сменяется гулом голосов, ревом.

Когда в зале снова воцаряется тишина, какой-то гражданин просит прочесть вслух опровержение Жюля Валлеса. Реакционные газеты обвинили его в том, что 31 октября в течение тех нескольких часов, когда он был мэром XIX округа, он устраивал оргии и грабил казну. A на самом деле произошло вот что: бельвильцы, находившиеся с ним в помещении в Ла-Виллет, захотели пить (сочувственный смех зала), им выдали чя едока по селедке (неудержимый хохот публики), по пол-литра вина на HOC и по кусочку хлеба. Вот она и оргия. Жюль Валлес предлагает покрыть эти убытки из собственного кармана.

B заключение Гифес напомнил избирателям XX округа о завтрашних выборax:

-- Называйте Мильерa, Флуранса и Бланки; эта троица демократии сразит гидру реакции.

Флуранс вполне удовлетворен моим отчетом. Только мне показалось, что он готов упрекнуть мекя за излишнюю подробность изложения. Он сам говорит, что ему вполне достаточно всего нескольких строчек, чтобы представить себе заседание, и я этому верю. Пока я читаю ему свои записи, он ходит взад и вперед по салону господина Валькло, то останавливается лицом к стене и сверлит ee пламенным взглядом своих голубых глаз, потом снова, стуча каблуками, начинает метаться, как тигр в клетке. Время от времени он обхватывает свои огромный лоб тонкими, чуть трепещущими пальцами. Кончики его закрученных усов подрагивают в такт его безмолвным тирадам. И обрушивает на меня град вопросов: много ли было на собрании женщин? Сорганизовались ли они? A ребятишки тоже пришли? Хорошо ли выглядит старик Алликс?

-- Впрочем, никакой он не старик,-- тут же обрывает он сам себя,-- ему чуть больше пятидесяти, но он участник сорок восьмого года, июньских событий, да еще тюрьма, да еще психиатрическая лечебницаl

7--9 ноября(?)

После плебисцита и муниципальных выборов *, с тех пор как ходят слухи о перемирии, уже несколько дней не слышно канонады. Словно бы пруссаки стараются обеспечить спокойствие, дабы правительство могло подготовить народ к капитуляции. Тишина, воцарившаяся на фронтах вокруг осажденной столицы, как соблазн, но это ничуть не смягчает гнева рабочих предместий, больше того, они еще отчетливее понимают, что означает подобная тишина. Когда молчат пушки, для буржуа это мир, a для Бельвиля -- предательство.

Даже сами небеса на стороне капитулянтов. Вчерa, в воскресенье, погода была изумительная. К одиннадцати часам светские дамы наводнили парижские укрепления и

7*

разглядывали окрестности в лорнетки. На шоссе и дорогах беспечно толклись любопытствующие в поисках наиболее подходящего наблюдательного пункта, откуда были Gы видны немецкие позиции, уже не внушавшие им более страхa. Фотограф, воспользовавшись солнечным днем, снимал панорамы. Ho не только чудесная поrода приободрила всю эту праздную публику, им уже мерещился вблизи исход, любой исход, a главное -- улучшение с продуктами уже и сейчас ощущалось, a для такой публики это второe солнце. Разговоры вертелись вокруг последних меню, рыбы, которую по приказу правительства ловят в Марне и в лесных озерax и уже стали продавать на рынках. Говорили также о "счастливых" результатах плебисцита и выборов, что, по их мнению, доказывало "здравый смысл" Парижа, коль скоро агитаторы, эти "вечно озлобленные люди", в конце концов очутились в меньшинстве, правда, меньшинство это до ужаса бурливое, но зато сидит себе на Монмартре, в Бельвиле и Менильмонтане, и больше нигде.

Пассалас рассказал вам, что творится в министерстве внутренних дел. Каким-то чудом ему удалось удержаться на месте, хотя новый префект полиции провел основательную чистку среди своих служащих. "Таков уж я есть!" -отвечал он на все наши расспросы и все подмигивал левым глазом, подтянутым к виску шрамом, который шел через всю скулу до самого кончика острого подбородка. От него, например, мы узнали, что теперешний префект Kpесон призвал к себе служивших еще при Империи полицейских, велел им сбрить усы и обрядил в штатское платье. Тот же Пассалас предупредил нас, какие ловушки префект расставляет повсюду, надеясь схватить Флуранса и Бланки. Итак, нам стали известны причины, по которьш генерал Клеман Тома*, новый начальник Национальной гвардии, приказал мобилям, прибывшим из провинции и размещенньш на частных квартирах, перейти на казарменное положение в районе фортов.

-- Правительство испугалось, что мобили легко споются с населением и такого наслушаются, что откажутся стрелять в народ, когда это потребуется...

Теперь замолчала и кузница -- нет угля. Глухонемой вместе со своей неразлучной Пробочкой аккуратно посещает мои уроки, сидит себе, такой прилежный, внимательный, улыбается, будто и он тоже может научиться читать. Иной раз он эдакое выкинет, что просто диву даешься.

Как-то утром я возвращался из мэрии XX округа, нес Флурансу папку с нужными ему бумагами и вдруг на Гран-Рю наткнулся на господина Жюреля. Тот проводил меия до самого тупика, y кузницы мы остановились поболтать. Мой собеседник говорил о том о сем, сообщил мне последние слухи, по которым выходило, что переговоры о перемирии провалились. A я думал о Флурансе, который бесится в своем тайнике, поджидая меня с бумагами, и не знал, как бы мне поделикатнее отделаться от господина Жюреля и не paссердить его. Тут на пороге кузницы показался Барден. Он подошел к нам, взял меня за руку и потащил за собой. Причем еще кинул на беднягу Жюреля такой взгляд, что болтун скрылся без лишних слов. A Барден только головой потряхивал и печально глядел, будто просил y меня прощения за грубое свое вмешательство и в то же время упрекал меня за такое знакомство. Да и руку мою выпустил он только после того, как самолично убедился, что мой спутник покинул тупик. Поведение кузнеца было тем более необъяснимым, что обычното наш глухонемой великан еще ни разу на моих глазах не выходил из рамок вежливости и неизменного спокойствия. Марта, с которой я поделился своим удивлением по поводу этого случая, тоже не могла понять, в чем тут дело, зато самым подробнейшим образом расспросила меня о господине Жюреле, выудила из меня все, что я о нем знал -- a знал я, в сущности, очень немного,-- и все это с озабоченным видом, нахмурив бровки. B одном она уверена: если Барден поступил так, значит, были на то y него свои причины...

-- Возможно, и были, но какие?

-- Сама не знаю, но наверняка уважительные.