Жан-Пьер Шаброль - Пушка Братство

-- To есть?

-- Я своего Бардена знаю.

-- Ho ведь...

-- A вот знаю! Чтобы человека узнать, мне вовсе не обязательно, чтобы он передо мной речи говорил.

Впрочем, за два с половиной месяца я и сам мог полностью убедиться, что это именно так. Марта знала все наперед о людях, больше даже, чем они сами о себе. Например, она говорила: Мариалю плевать на все, на него рассчитывать нельзя, он нас не продаст, но и не поможет ни в жизнь. Когда y Коша не станет работы, он не будет пить мертвую, как многие другие. Будет болтаться между мас

терской и кабачком не затем, чтобы напиваться, a чтобы людей повидать, столярничать-то он не может, досок y неяо нет. Беременность жены Нищебрата проходит неблагополучно, как бы Сидони ни била своего супруга, ей все равио ребенка не дояосить. Привратница подозревает, что Флуранс прячетея здесь, но ие волнуйея, никогдаона не донесет.

-- Это почему же?

-- Потому что Мокрица нас боится больше, чем шпиков!

Нередко я заставал свою смугляночку, когда она стояла в одиночестве посреди вашего тупика, и огромные глаза ee, еще более темные, чем обычно, если только это вообще возможно, перебегали от окна к окну, от форточки к форточке, словно бы проникая в скрытую от посторонних жизнь каждой семьи, и видно было, что в эти минуты она болеет их болью, мучится их заботами. Конечно, она тщательно скрывала свои чувства, но я-то тоже начинал понастоящему узнавать ee, эту девушку ниоткуда, ничью.

Когда же я стараюсь намекнуть ей хоть словом, что я, мол, догадываюсь, что y нее на сердце, она обрывает меня с обычной своей резкостью, отделывается шуткой, в которой самым удивительным образом смешиваются нежность и озлобление.

-- A все-таки, что ни говори, Марта, этот тупик для тебя край родной...

-- Разве я когда к тебе лезла с твоим железным крючком, о который ты себе всю шкуру разодрал, с входной дверыо, которую ножичком изрезал, с деревянной скамьей, которая тебе то скакуном была, то лодной, то локомотивом, лезла, a? Нет,, не лезла! Значит, спаржа, и ты брось мне голову морочить, надоел! Завел свою мужицкую волынку!

Марта не только ничего не забывает, но еще слышит все, особенно когда с виду вроде и не слушает. Добавим, что она к тому же упряма, как арденнский мул! Уж если что вобьет еебе в голову!.. Сейчас она злобится, потому что все последние события с 31 октября, переговоры о перемирии, плебисцит и выборы оттеснили в глазах бельвильцев нашу пушку "Братетво" на задний план. Наморщив HOC, поджав губы, со спутанной челочкой, падающей на глаза, она замышляет какие-то адекие козни, чтобы оживить сбор пожертвований.

Солнце закатилось. Перемирия не будет, переговоры ни к чему не привели. B известном смысле для народа это победа, да, но в каком смысле? Мрачное торжество бедняков, с каким-то даже ожесточением погружающихся в нищету. Раз y них нет денег, чтобы есть вволю и спать в тепле, пусть весь свет подыхает с голоду ихолоду...

Мама совсем иссохла. Чуть прикасается к еде и отдает нам половину своей порции вареного риса, даже не сдобренного маслом, a мы бормочем фальшивыми голосами, что, мол, не надо, и в конце концов малодушно принимаем ee жертву.

Ночь словно собрала со всех концов вселенной звезды над великим городом, и он сейчас как узник, бежавший из тюрьмы, которого сразу же, еще в тюремном дворе, схватили за ворот, a он успел только один-единственный раз вдохнуть глоток Свободы. B тусклом, грубом и равнодушном свете предстают перед нами ближайшие дни и недели; крыши мастерских, фасады домов и вилл поблескивают, как сталь штыка. Иссушающая ночь. Как под колпаком.

Только сейчас ко мне явилась Марта в своем зимнем облачении. Я имею в виду ношеный-переношенный редингот, который она неумело подогнала по своему росту. Отрезала баску, укоротила рукава, но все равно талия приходится чуть ли не ниже колен, плечи сползают до локтей, и поэтому y нее какие-то уродливые, коротенькие, как y карлицы, руки. Грубые швы плохо скрывают следы разгулявшихся ножниц. Я просто обомлел при ee появлении.

-- Hy как, мужичок, хороша? -- спросила она меня игриво и начала передо мной вертеться.

B ужимках Марты не было ни капли иронии. Марта вполне искренне, без всяких оговорок считала свое пальтишко верхом изящества. Была убеждена, что никто не распознает в этом шедевре портняжного искусства мужской редингот. И немало гордилась своим туалетом. Впервые Марта обнаружила незнакомое мне доселе свойство -- простодушие, и впервые я почувствовал, что и она уязвима.

Никогда ИМ этого не прощу.

Моя к ним ненависть началась именно с этого. Ненависть, презратившая меня в чистокровного бельвильца. Ненавижу тех, кто может купить себе теплую одежду, скроенную по мерке из добротной новой ткани, купить своим дочерям шубку, кому никогда не бывает холодно по той лишь причине, что они дети боrатых, что они избранные. Ненавижу мир тех, кто знает парижские тупики только по описаниям светских журналистов, кто презирает вас н боится, ненавижу их, ненавижу, a не боюсь.

-- Что ж, Флоран, ты мне ничего не скажешь?

Тихонький голосок звучал тревожно и настойчиво.

Я бурно выразил свои восторг. Я бичевал себя. Я-то никогда не клацал зубами от холода, никогда не подыхал от голода. Даже не представлял себе городскую нищету! Зима здесь не знает пощады. Пока стоит погожее время, любая тряпка годится, и хорошенькая девушка никак не выглядит оборванкой. И только сейчас, стоя перед разряженной и гордящейся своим туалетом Мартой, я стал революционером. До тех пор мое социальное самосознание было мне лишь теоретически преподано -- мой бунт шел от головы, от души, атеперь я почувствовал, что отец, что Предок воспитали меня так, как надо; теперь я убедился, что моя голова и мое сердце были правы. Надо признаться, что y меня сейчас от голода бунтуют кишки.

Сквозь закрытые ставни и дверь из "Пляши Нога" вырывается гул голосов. Феррье старается обратить в шутку историю с воздушным шаром "Галилей", попавшим под Шартром в руки пруссаков. С досады он клянет заодно все летательные аппараты, теперешние, бывшие и будущие. Матирас, как барин какой, требует, чтобы ему подали жаркое из зебры; недавно господин Дебос, знаменитый мясоторговец с бульвара Османа, скупил в зоологическом саду всех имевшихся там зебр. Шиньон рассказывает,.как мобили, эти прибывшие в Париж провинциальные битюги, хвастающие молодостью и здоровьем, влипли, гуляя с уличными девками: привезут-таки они в свою Вандею, в свои Финистер и Луаре хорошенькое наследство на память о столице, на сорок поколений с лихвой хватит. Ншцебрат толкует о том, что вновь открывается Оперa.

Я спокойно перечимывал эми cмроки, и вдруг все эми запахu, идущие из обжорки папаши Пуня, словно бы защипали мне ноздри. Засмарелые запахu мабака, noma, грязи, вчерашней похлебки и кислого винца, cмарая, давно уже забымая смесь запахов, aромам моей юносми. И no мере мого, как я лисмаю эмом дневник, каждое пережимоe могда чувсмво и ощущение все явсмвеннее всмаем в памями.