Жан-Пьер Шаброль - Пушка Братство

-- B конце концов, такая же пушка, как другие, a нам бог знает чего о ней наговорили,-- бормочет кое-кто. ° Ночь наполнена радостью, каждый ощущает сладостный трепет веры, которую дает сила; улица Тампль ворчит и потягивается гибко и мягко, как могучий тигр, когда он, весь подобравшись, не отводит глаз от добычи. Пушка "Братство" только часть, ясерло длинного, очень длинного орудия, которое тянется до самоro Бельвиля, до Бютт-Шомона, и ee бронзовый ствол -- улица, a душа ee -- народ.

-- B самую середину цельтесь! -- вопит Марта.-- Туда, между воротами, где часы!

Пружинный Чуб, забив заряд, откладывает в сторону прибойник. Марта вставляет снаряд, он скользит сам по себе, увлекаемый собственным весом, a в стволе что-то свистит.

-- A ну, ребятишки, не валяйте дурака! -- кричит Ранвье.

Люди, стоящие на баррикаде, вскрикивают: красное знамя взвивается над штаб-квартирой власти.

-- Опоздали...-- бормочет Марта и прижимается лбом к стволу пушки.

x x x

-- Завтра будет ведро,-- заявил Желторотый, изучая с балкона Ратуши iмрижское небо.

-- Ты это из-за знамени говоришь?

-- Да нет. Я-то без заковык говорю.

B коридорax, на лестницах приходится перешагивать через сморенных сном в разных позах федератов. Te, кто вдесь не в первый раз, в один голос твердят:

-- Напоминает тридцать первое октября...

-- H-да, но это тебе не тридцать первое!

"Вожаки" сходились со всех четырех сторон Парижа, "великие люди" квартала, которые даже не знают друг друга, они наспех знакомятся, потом рассказывают, "как это все произошло" в их "краю". Например, некий гражданин по фамилии Аллеман* проснулся от кошмара: он увидел во сне, что Тьер режет патриотов.

-- Вскакиваю с постели, открываю окно... на набережных полно солдат. Пантеон занят! Наспех одеваюсь, хватаю ружье, скатываюсь с четвертого этажа!.. Бегу по улице Гран-Дегре будить лейтенанта Бофиса, по дороге ко мне присоединяются несколько национальных гвардейцев из 59-го... Оттуда мчусь к Журду* на улицу Сен-Виктор. Он спит... Граждане, все на Сен-Maрсель!

Пикеты гвардейцев с горечью обсуждали расстрел двух генералов. Кош не одобрял эту расправу.

-- Надо поскореe да погромче кричать, что Коммуна тут ни при чем, a то многие граждане Парижа, что сейчас с нами, будут против нас.

-- Генералы сами первые убийцы,-- отрезал Шиньон.-- Тома и Леконт были из самых худших, пусть катятся ко всем чертям!

-- Оба тела были сплошь изрешечены пулями: чуть ли не дрались, чтобы в них стрельнуть. Говорят даже, что жемцины мочились на них; что ж, по-твоему, это тоже к чести народа? -- гнул свое прудонист.

-- Зато теперь эти рубаки в галунах да нашивках будут знать, что их ждет,-- проревел цирюльник.

Разбуженный криком Матирас проворчал что-то и снова заснул на ступеньках широченной лестницы. Конные гонцы привозили вести, вселяющие ликование: Варлен во главе Монмартрских батальонов занял помещение генерального штаба на Вандомской площади. Дюваль с национальными гвардейцами XIII округа расположился в полицейской префектуре. Тьер со своими министрами дал тягу. Через южную заставу генерал Винуа увел остатки своих полков, артиллерию, обозы -- все это в беспорядке тянется по дороге на Версаль.

Члены Центрального комитета один за другим прибывали в ту самую Ратушу, о которой столько мечталось, которая теперь была в их власти, и они недоверчиво и робко ощупывали панели стен.

Набат стих. Словом, наступила самая спокойная ночь, какие давно уже не выпадали на долю Парижа.

Марта сделала мне подарок, преподнесла револьвер последнего выпуска, системы "лефоше", с барабаном, заряжается сразу шестью пулями. Лучших не бывает.

B это утро Марта трижды врывалась в слесарную и упрекала меня, что я зря теряю время "на корябанье*, слава богу, она еще не знает, что я допоздна разбирал и дополнял свои вчерашние записи.

Весь день сияло солнце, настоящее республиканское. По-прежнему холодновато, но чувствуется, что весна рядом, в каких-нибудь двух шагах. B праздничном Париже, Париже без омнибусов расхаживали люди, посреди мостовой маршировали батальоны. Повсюду пели Maрсельезу, "Песнь отправления", и в эту самую минуту, .когда я пишу, в кабачке резервист Кош во весь голос выводит припев к "Typ де Франс".

Бельвиль принарядился в лучшие свои одежды и пошел прогуляться по Елисейским Полям, по всем этим богатым кварталам, которые, как казалось бельвильцам, открылись для них по-настоящему только сегодня. Офицеры в красных поясах гарцевали среди мирной толпы этого такого семейного воскресенья. Каждый мог наслаждаться праздничным обедом: мораторий на квартирную плату будет продлен, тридцать cy выплачены... Было объявлено, что завтра снова откроются все магазины и восемь таатров.

Все дружно признавали: несмомря на omcyмсмвие полиции, в Париже царил идеальный порядок.

Этим воскресным утром Париж проснулся как в горячке. Расклейка новых прокламаций собирала повсюду веселые толпы. Марта чуяла, что где-то что-то происходит, ей не терпелось быть одновременно во всех концах города. A вот мне -- нет. И без того происходило слишком много всего, все шло слишком быстро. Мне просто необходимо было немножко перевести дух, присесть на корточки в углу y какой-нибудь стены, чтобы пощупать грязь мостовой, чтобы втянуть ноздрями воздух -- так крестьянин принюхивается к освобожденной от снега пашне. Я цепляюсь за вещи, оеобенно же за две, с которыми, по-моему, нигде и никогда не пропаду, и обе эти вещи краденые -- "План Парижа при Наполеоне 111" и револьвер системы "лефошеж

Двадцать тысяч национальных гвардейцев-федератов расположились лагерем возле Fатуши, составили ружья в козлы, нацепили на острия штыков круглые буханки хлеба. Пушки и митральезы, пятьдесят огнедышащих пастей, выстроены вдоль всего фасада.

Зоэ сшила себе широченные шаровары. Лармитон приделал лямки к бочонку, пожертвованному Пунем. Бывшая горничная, родом из Пэмполя, Зоэ не вьфажает ни малейшего желания возвратиться в услужение к адвокату, который небось уже теперь в Версале; она решила стать маркитанткой y стрелков Дозорного. Бастико вместо украденного y него кепи надел каскетку, как y апашей, к которой его супруга Элоиза пришила алую полоску. Фелиси Фаледони ужасно жалеет об отъезде моей мамы, которая, по ee словам, здорово ей помогала. У позументщицы сотни заказов, и все срочные, ee окошко в глубине тупика светится всю ночь. Дело в том, что наши стрелки стали "федератами"! И никто не желает показываться на люди без галунов, бахромы, петлиц, лент и кисточек; все они быотся за воинский шик, главное -- кто кого переплюнет; и скрипят себе коклюшки до утра.

Мари Родюк заявляет во всеуслышание:

-- Завтра, в понедельник, начинаю большую стирку!

-- Я тоже,-- восклицает Селестина Толстуха.