Константин Станюкович - Два брата

- Что ты, что ты? Разве я прошу тебя сидеть дома?

- Так что за вопросы? К чему эти сцены, эти копания в груди? У тебя все одна любовь на уме, и ты все относишь к любви. Тебе кажется, в любви - все. Но можно любить и чувствовать себя неудовлетворенным. Есть высшие интересы...

И он незаметно перешел в тон обвинителя. Леночка воображает бог знает что. Ее любовь слишком эгоистична.

Он окончил монолог нежными объятиями и проговорил:

- Успокойся же, Леночка, и не будем мучить друг друга.

Оказывалось, что Леночка его мучила.

Николай просидел с женой полчаса и нетерпеливо поглядывал на дверь. Сцена ею расстроила, и ему надобно рассеяться.

- Не хочешь ли, Лена, в театр? Сегодня "Русалка"{401}.

- Нет, не хочется. Иди ты.

- А ты что будешь делать? Обещаешь не хандрить?

- Не беспокойся. Иди же, иди, Коля, рассейся.

Он опять целует ее и оставляет ее одну, не сомневаясь, что успокоил Леночку и окончательно ее успокоит, когда вернется домой, горячими ласками.

Он вышел из дому на улицу и вспомнил, что сегодня четверг. После театра он поедет к Смирновой. Давно он не видел Нину Сергеевну, с тех самых пор, как она так зло над ним подшутила. Он все еще сердился, но ему очень хотелось с ней встретиться. Она такая интересная и роскошная женщина. Плечи, плечи!.. И с ней так весело говорится. С ней невозможно скучать.

А Леночка - очень сентиментальна и слишком уж его любит. Чуточку поменьше - было бы лучше. Если б он не женился, было бы еще лучше, но теперь поздно!

"Бедная!" - великодушно пожалел он ее и вошел, приосаниваясь, в театральную залу.

После театра он был у Смирновой и обрадовался, когда Нина Сергеевна дружески обошлась с ним и попеняла, что он забыл ее. О прежнем ни слова.

- На лето в деревню? - спрашивала она.

- Нет, на дачу куда-нибудь.

- И я остаюсь здесь. В Петергофе буду скучать... а вы где, не решили еще?

- Нет еще! - проговорил он, внезапно решая, что наймет дачу в Петергофе.

А Леночка, несмотря на уверенность мужа, не успокоилась. Прошел час, другой, а она все сидела на старом месте в раздумье. Слезы тихо лились, но не облегчали ее.

Разные сомнения смущали ее. То казалось ей, будто она виновата в чем-то перед Николаем, что она его мучит своими сомнениями, то внезапно приходила в голову мысль, что Николай полюбил и скрывает.

"Нет, нет! К чему скрывал бы он? Разве не помнит он нашего уговора?"

Она перебирала всевозможные объяснения Николая и, как часто бывает, не находила настоящего, не понимая, что ее любимый Николай - бездушный эгоист, никого не любит и едва ли может любить кого-либо, кроме себя.

Внезапное появление Васи вывело ее из раздумья. Леночка поздоровалась с Васей, отворачивая лицо, чтобы он не заметил заплаканных глаз. Кстати, ей тотчас же понадобилось распорядиться насчет самовара, и она вышла из комнаты, промолвив:

- Садись, Вася. Я пойду попрошу, чтобы давали самовар.

Однако Вася, несмотря на свою рассеянность, заметил слезы.

Он как-то замечал все, касающееся Леночки.

"Эх, брат, брат!" - подумал он, провожая Леночку встревоженным взглядом.

Он часто заходил в последнее время к Леночке и, замечая, что она одна, старался рассеять ее, приводил с собой Чумакова и еще одного приятеля, читал ей вслух какую-нибудь, как он говорил, "настоящую" книгу, звал ее прогуляться. А то придет, просидит молча вечер, да и уйдет, спохватившись, что одиннадцать часов и пора уходить.

Вася недоумевал, что за охота брату шататься каждый день по гостям да театрам, и его возмущала небрежность его к Леночке. Старые опасения нередко закрадывались ему в голову.

И вообще его дивил Николай. Вася с каким-то сожалением слушал, как брат начинал издеваться над мечтами Васи. Его удивляло непонятное раздражение, с каким иногда Николай говорил об этом, а это раздражение в последнее время бывало чаще, хотя Вася и не вызывал на такие разговоры.

В словах брата звучала скептическая струна, и не чувствовалось в них присутствия идеала. Все дурно, все нехорошо, все пустяки. Это презрительное отношение глубоко трогало Васю, и он задумчиво покачивал головой, размышляя о брате и не понимая, как это можно надо всем слегка посмеиваться.

Когда Леночка позвала Васю пить чай, Вася спросил:

- Будем после читать?

- Нет, Вася. Мне что-то нездоровится.

Вася украдкой посматривал на Леночку встревоженным взглядом, полным любви. Когда Леночка ловила его взгляд, Вася растерянно опускал глаза. Леночка и не догадывалась, что дыханье первой любви коснулось юноши. Он сам не понимал, почему его сердце так сильно бьется в присутствии Леночки и почему оно замирает в тоске, когда она встревожена.

После чаю, когда они прошли в комнату к Леночке, Вася вынул из кармана сложенный печатный лист и, подавая Леночке, сказал:

- Хочешь прочесть?

Леночка стала читать. Вася заходил по комнате. Когда она кончила, лицо молодой женщины было взволновано.

Она молча отдала Васе листок и через несколько минут заметила:

- Смотри, Вася, осторожней с этим!

- Не бойся!..

Через несколько времени он спросил:

- В деревню не едете? Решили?

- Нет... Коле нельзя, а одной ехать не хочется... А ты скоро?

- Через месяц. Тянет из города... В Витине теперь славно...

- Да... славно там! - вздохнула Леночка.

Вася скоро ушел. Прежде чем вернуться домой, он долго еще бродил по улицам в каком-то мечтательном настроении.

XXII

- Вот и дождались гостей! Иван Андреевич, Вася приехал!

Такое радостное восклицание Марьи Степановны раздалось в витинском доме, в первых числах июня, перед самым закатом солнца.

Вслед за тем Марья Степановна уже была в передней и обнимала Васю.

- А это, мама, Чумаков! - произнес Вася, указывая на стоявшего поодаль приятеля.

- Очень приятно. Очень рада! - радушно приветствовала Марья Степановна молодого человека и опять обняла Васю.

- Как же это вы так неслышно подъехали? На почтовых?

- Нет, мама. Мы со станции по пути с одним залесским мужиком... Он подвез нас.

- Узнаю Васю, узнаю! - говорил Иван Андреевич, целуя сына. - Не мог уведомить. Трудно, что ли, было бы кучеру съездить! Добро пожаловать, господин Чумаков! - весело обратился старик к гостю. - Очень рад.

- Однако неказист ты на вид, Вася! - продолжал Иван Андреевич, когда все перешли в залу, и старик тревожно оглядывал сына. - Похудел, и цвет лица... Мало, видно, вы, господин Чумаков, его бранили! - полушутя, полугрустно обронил Иван Андреевич. - Кашляешь? Грудь болит?

- Нет, нет, папа. Я здоров, а в деревне совсем окрепну.

- Мы его поправим здесь. Еще бы цвету лица быть, когда они бог знает что едят там в кухмистерских. Они все в Петербурге какие-то чахлые! сказала Марья Степановна, заглядывая в лицо Васи.

- Ну, это ты напрасно. Посмотри-ка на господина Чумакова.