Стивен Коэн - Долгое возвращение. Жертвы ГУЛАГа после Сталина

Одна социальная группа имела все основания для опасений. К 20-летнему сталинскому террору так или иначе были причастны миллионы людей — от партийно-государственных аппаратчиков, которые исполняли приказы Сталина и сотен тысяч, если не миллионов, сотрудников НКВД, которые арестовывали, охраняли, пытали и расстреливали жертв, до бесчисленной армии стукачей и охочих до клеветы добровольных доносчиков, во множестве расплодившихся в мутной пене революции. Миллионы других оказались причастны косвенно, унаследовав должности, квартиры, собственность, а иногда и семьи (жён и детей) своих сгинувших сограждан. Два поколения советских людей строили свою жизнь и карьеру, опираясь на последствия террора, который не только «уничтожал честных людей, но и портил живых» {68} 68 Снегов // Всесоюзное совещание о мерах улучшения подготовки научно-педагогических кадров по историческим наукам, 18–21 декабря 1962 года. — М., 1964. С. 270. См. также Амлинский Владимир // Юность. 1988. № 3. С. 53. . [16] Государственная газета «Известия» позже призналась, что «ложный донос не раз становился лестницей для восхождения в гору». Известия. 1964. 3 июля. Тема морально-разлагающего воздействия террора на живых нашла отражение в романах Юрия Трифонова. См. ниже, прим. 140.

Конечно, были советские люди, которые противились соучастию в терроре и пытались помочь его жертвам — такие встречались даже среди прокуроров, следователей и лагерного начальства. Яркий пример: в недавно написанной, но неопубликованной статье петербургского историка B.C. Измозика рассказывается о судьбе ленинградского следователя НКВД Сергея Гот-Гарта, который в 1938 году написал Сталину письмо протеста против применения пыток при допросе политических заключённых — и выжил {69} 69 Родственники, естественно, ходатайствовали за своих близких, профессионалы, хотя и нечасто, за своих коллег. См., напр., Гончаров В.А. Просим освободить из тюремного заключения. — М., 1998; «Дорогой наш товарищ Сталин!». Под ред. Н.С. Черушева. — М., 2001; Академики в защиту репрессированных коллег // Вестник Российской Академии наук. 2002. № 6. С. 530–536. Иногда помощь пытались оказать друзья и совсем посторонние люди. См., Разгон. Непридуманное. С. 180–187; Таратута Евгения // Советская культура. 1988. 4 июня и Ходорковская Марина // Новая газета. 2005. 16–18 мая. Существуют сведения о сопротивлении террору со стороны некоторых прокуроров. См. Расправа: прокурорские судьбы. — М., 1990. О случаях сопротивления или помощи жертвам со стороны других служащих НКВД см. Жигулин. Черные камни. С. 262–264; Кон И. // Аргументы и факты. 1988. № 18; Чертков В. // Правда. 1989. 1 мая; Виноградова Галина // Литературная газета. 1997. 12 ноября. См. также Болдырева Е. // Советская культура. 1989. 14 сентября (о «хороших начальниках» в лагерях) и Яковенко Дмитрий // Звезда Востока. 1989. № 4. С. 64–85 (об одном раскаявшемся охраннике). !

И, всё же, к 1956 году стало очевидно, что в стране назревает глубокий конфликт между двумя группами населения — жертвами и палачами. Как провидчески писала Ахматова, чей сын был освобождён в том самом году, «теперь арестанты вернутся, и две России глянут друг другу в глаза: та, что сажала, и та, которую посадили». Первые «дрожат за свои имена, должности, квартиры, дачи. Весь расчёт был: оттуда возврата нет» {70} 70 Чуковская Лидия. Записки об Анне Ахматовой. Т. 2. Paris, 1980. С. 115, 137, а также Разгон Лев // Литературная газета. 1995. 13 декабря и Applebaum. Gulag. P. 516–517. В качестве примера иного взгляда см. Dobson Miriam. Contesting the Paradigms of De-Stalinization // Slavic Review. Fall 2005. P. 580–600. .

Повсеместные конфликты были неизбежны. Большинство освобождённых пассивно приняли государственную помощь, но значительное число жертв требовали большего — реальной компенсации, более крупных политических разоблачений, официального наказания виновных. Некоторые пробовали действовать, в том числе подавали иски в суд, а позднее организовывали публичные кампании по изобличению тайных агентов и информаторов Лубянки. Другие мечтали о мести в духе Монте-Кристо, правда, на деле эти мечты обычно оборачивались требованиями суда по закону {71} 71 См. Cohen, ed. An End. Chap. 2; по поводу Монтекристо см. Золотусский Игорь и Икрамов Камил // Московские новости. 1989. 18 июня, а по поводу мести вообще — Разгон Лев // Огонёк. 1995. № 51. С. 48 и Adler. Gulag Survivor. P. 123–124. . Кое-кто из «возвращенцев» считал, что «не виноват никто», поскольку сталинский террор лишил людей выбора, — взгляд, помогающий, возможно, объяснить роман, возникший между сыном одной из главных жертв, Юрием Томским, и дочерью покойного диктатора Светланой, а также обращения некоторых лагерных охранников к бывшим зекам с просьбой подтвердить факт их гуманного обращения с заключёнными {72} 72 По поводу мнения, что никто не виноват, см. Шитов Александр о Юрии Трифонове // Новая газета. 2005. 29–31 августа, а по поводу возражений — Сапожников Владимир // Литературная газета. 1988. 24 августа. О Томском и Светлане Сталиной см. Рубин Борис. Моё окружение. — М., 1995. С. 187, а по поводу просьб охранников — Figes. The Whisperers. P. 631. .

Я лично был свидетелем одного необычного и трогательного примера подобного экуменического подхода. В 1990-е годы я познакомился с дочерью человека, который в 1937 году допрашивал Бухарина в тюрьме на Лубянке, а позже сам был расстрелян, и, по просьбе обеих женщин, свел её с бухаринской вдовой, Анной Лариной. Перед встречей дочь следователя, уже не молодая женщина, очень волновалась, но Анна Михайловна сразу же успокоила её словами: «Они оба были жертвы». Однако подобные великодушие и отсутствие озлобленности были свойственны далеко не всем бывшим зекам. Гораздо больше было тех, кто уверял, что различие между «жертвами и палачами» является абсолютным и «вечным» {73} 73 Антонов-Овсеенко. Враги народа. С. 16. Не было озлобленности и в Гнедине, близком друге Лариной. См. Гнедин. Катастрофа и второе рождение, а также Орлова и Копелев. Мы жили в Москве. С. 59. .

Примеров проявления подобной конфронтации было множество. Иногда это были случайные встречи в публичных местах. Так, один бывший репрессированный упал замертво, столкнувшись лицом к лицу со своим бывшим следователем, зато другой в подобной ситуации увидел «страх смерти» уже в глазах своего мучителя. Неприятные встречи происходили в научных институтах и клубах, где «возвращенцы» неизбежно сталкивались с коллегами, которые, как они знали, приложили руку к их аресту и которые (во всяком случае, некоторые из них) теперь занимали руководящие посты. Реагировали все по-разному: один бывший зек плюнул в лицо доносчику, другой отказался пожать руку, третий сделал вид, что не узнал {74} 74 Первый эпизод мне рассказали; по поводу других см. соответственно: Жигулин. Черные камни. С. 263; Кузнецов Валентин // Книжное обозрение. 1990. № 49. С. 3; Etkind Efim. Notes of a Non-Conspirator. New York, 1978. P. 113–114, 118, 204; Борщаговский Александр // Литературная газета. 1992. 10 июня. О похожих эпизодах см. Волгин В. Документы рассказывают // Вопросы литературы. 1992. № 1. С. 257–283; Cohen, ed. An End. Chap. 2; H.H. Доносчики и предатели среди советских писателей и ученых // Социалистический вестник. 1963. Май-июнь. С. 74–76. . [17] По сведениям историка Виктора Данилова, не меньше десяти бывших репрессированных вернулись на работу в Институт истории СССР Академии наук (Kritika. Spring 2008. P. 355). Одной из них была дочь Бухарина Светлана Гурвич, которая рассказывала мне, что «далеко не все» коллеги приветствовали «возвращенцев» так же тепло, как Данилов.