Стивен Коэн - Долгое возвращение. Жертвы ГУЛАГа после Сталина

Нельзя не обратить внимания ещё на одно важное социальное последствие «великого возвращения». Даже в условиях жесткой, карательной цензуры жизненные испытания такой глубины и значимости неизбежно должны были найти художественное воплощение. Стихийное просачивание так называемой «лагерной темы» из недр советского общества сначала в неофициальную, а затем и в официальную культуру было одним из важных процессов, характеризующих хрущёвскую оттепель. Изучаемая сегодня гораздо шире, чем в конце 1970-х — начале 1980-х годов, когда я впервые познакомился с ней в Москве, гулаговская культура охватила самые разные области, от языка, музыки и литературы до живописи и скульптуры.

Зеки, возвращавшиеся из «малой зоны», как они её называли, в «большую зону» советского общества, несли с собой особый жаргон, принятый в Гулаге, но запрещённый к употреблению в публичной речи при Сталине. Некоторых моих знакомых коробила его грубость и очевидная романтизация блатного мира, но при этом я слышал, как эти выражения проскакивали в речи многих москвичей, особенно интеллектуалов и молодых людей. (Вскоре появились и словари этого языка.) {75} 75 См., напр., Бен-Яков Броня. Словарь арго Гулага. — Frankfurt, 1982.; Козловский Владимир. Собрание русских воровских словарей. В 4-х томах. — New York, 1983; Словарь тюремно-лагерно-блатного жаргона. — Одинцово, 1993, а из собственно советских публикаций — Костинский К. (Успенский Кирилл) Существует ли проблема жаргона? // Вопросы литературы. 1968. № 5. С. 181–191. По поводу возражений Горюхина Эльвира // Свободное пространство (еженедельное приложение к «Новой газете»). 2007. 14 сентября. . Распространению гулаговской лексики способствовали также песни, исполняемые популярными бардами, в том числе сыновьями жертв Булатом Окуджавой и Юлием Кимом. (Кстати, одно музыкальное возвращение — саксофониста Рознера — имело официальный эффект: «Реабилитируем саксофоны», — заверил Рознера министр культуры в 1953 году.) {76} 76 Цит. по: Цейтлин // Крокодил. 1989. № 7. С. 6. «Интеллигенция поет блатные песни», — сказал в ту пору Евтушенко (Цит. по: Рощин Михаил // Огонёк. 1990. № 41. С. 9). В качестве примера исследования на эту тему, написанного ещё в 1979 году, см. Карабчиевский Юрий. И вохровцы, и зеки // Нева. 1991. № 1. С. 170–176. См. также Окуждава Булат. Песни. В 2-х томах. — Ann Arbor, 1980, 1986. По поводу гулаглвских поэтов-песенников см. Саэюин Валерий // Русская мысль. 1989. 26 мая и некролог Ольги Олсуфьевой // Огонёк. 1991. № 12. С. 17–18. См. также Поэзия узников Гулага. Под ред. С.С. Виленского. — М., 2005, а из недавних исследований — Джекобсом Михаил и Джекобсом Лидия. Песенный фольклор Гулага как исторический источник. — М., 2001. .

Визуальное искусство, в отличие от языка и музыки, было менее портативным, а значит, его проще было запретить. Но, судя по тому, что я сам видел и слышал, уже в те годы немалое количество картин, графики и даже скульптур на тему Гулага можно было увидеть на закрытых выставках в квартирах, студиях или, как в одном случае, на лужайке перед домом зека,

оставшегося жить в Сибири {77} 77 См. Панов Юрий // Известия. 1990. 10 августа и Бокарев Виктор // Литературная газета. 1989. 29 марта. . В техническом и жанровом отношении эти работы — практически все они были выполнены самими бывшими зеками — отличались значительным разнообразием: от больших масляных холстов, изображающих аресты и жизнь и смерть в лагерях, до мелких карандашных зарисовок истязаний нагих женщин-заключённых. О существовании подобного искусства в определённых кругах было известно уже на рубеже 1960–70-х годов, однако первые публичные выставки, состоявшиеся в конце 1980-х годов, стали сенсацией {78} 78 См., напр., Советская культура. 1989. 6 мая; Горизонт. 1989. № 6; Огонёк. 1990. № 39. С. 8–11; Творчество в лагерях и ссылках. — М.: Общество «Мемориал», 1990; Творчество и быт Гулага. — М.: Общество «Мемориал», 1998; Getman Nikolai. The Gulag Collection. — Washington, 2001. По поводу зарисовок см. Литератор. 1989. № 35 и рисунки, а также историю жизни Ефросиньи Керсновской: Новая газета. 2008. 21–27 февраля. Я очень мало видел фотографий на тему террора, но они существуют. Подборку см. Kizny Tomasz. Gulag. — New York, 2004. .

Одновременно свои переживания бывшие зеки начали излагать в прозе и поэзии. В основной своей массе эта литература оставалась частью андеграундной, или «катакомбной», культуры до времён Горбачёва — но не вся {79} 79 По поводу «катакомбной» культуры см. Волкова Пао-ла // Независимая газета. 2001. 30 мая. . Небольшой ручеёк произведений на гулаговскую тему, центральное место в котором занимал «Один день» Солженицына, просочился в официальную печать уже вскоре после знаменитой речи Хрущёва 1956 года — задолго до того потока, который хлынул после его же антисталинистских разоблачений конца 1961 года. К середине 1960-х годов лагерная литература выросла в особый, мощный жанр, ставивший ребром нелегкие вопросы о прошлом и настоящем страны — о её «страшной и кровоточащей ране», как признала даже советская правительственная газета {80} 80 Симонов Константин // Известия. 1962. 18 ноября. В качестве примеров более ранних работ см. Симонов К. Живые и мертвые. — М., 1959; Каверин В. Открытая книга. Ч. 3. — М., 1956; Панова В. Сентиментальный роман. — М., 1958; Ивантер П. Снова август // Новый мир. 1959. № 8–9; Вальцева А. Квартира № 13 // Москва. 1957. № 1. Из работ начала 1960-х годов см., напр., Некрасов В. Кира Георгиевна // Новый мир. 1961. № 6; Домбровскш Ю. Хранитель древностей // Там же. 1964. № 6–7; Васильев А. Вопросов больше нет // Москва. 1964. № 6; Алдан-Семенов А. Барельеф на скале // Там же. 1964. № 7; Аксенов В. Дикой // Юность. 1964. № 12; Семёнов Ю. При исполнении служебных обязанностей // Там же. 1962. № 1–2; Икрамов К. и Тендряков В. Белый флаг // Молодая гвардия. 1962. № 12; Полевой Б. Возвращение // Огонёк. 1962. № 31; Стаднюк И. Люди не ангелы // Нева. 1962. № 12; Лазутин И. Чёрные лебеди // Байкал. 1964. № 2–6, 1966. № 1. .

Ни одно из этих социальных явлений, имевших место после 1953 года, не может быть понято в отрыве от того, что по-прежнему являлось жестко-репрессивной политической системой. Чтобы иметь более заметное влияние на общество, эти процессы должны были быть инициированы на самом верху. В то же время, социально-культурное измерение возвращения жертв сталинизма было таково, что оно создавало давление «на нижних этажах», которое требовало от «верхних этажей» реакции более радикальной, чем просто замечания Хрущёва на закрытом собрании партийной элиты. А когда в начале 1960-х годов такая реакция последовала, этот «гул подземных пластов» оказался важным фактором в развернувшейся политической борьбе, определившим не только её причину, но и глубину противоречий между сторонами {81} 81 О «верхних» и «нижних» этажах см. Yanov Alexander. The Russian New Right. Berkeley, 1978. P. 15, а также Солженицын. Бодался теленок с дубом. С. 22. .