Стивен Коэн - Долгое возвращение. Жертвы ГУЛАГа после Сталина

Государство, тем не менее, выполняло свои обязательства по обеспечению базовых материальных нужд «возвращенцев» — правда, как считали многие, в недостаточном объёме. Вопреки существующим на бумаге законам, мало кому из зеков была выплачена финансовая компенсация за годы страданий или возвращены конфискованные сбережения — сверх положенной всем суммы в размере двух месячных окладов (по доарестным ставкам). Их личные вещи, конфискованные при аресте, — многие из которых осели в семьях сотрудников НКВД-КГБ, — также, как правило, к ним не вернулись, хотя кое-кому была выплачена компенсация. (Пример из разряда особо циничных: сам прокурор Андрей Вышинский, главный обвинитель на сталинских показательных процессах 1930-х годов, присвоил себе дачу одного из осуждённых им к смерти «врагов народа».) {60} 60 По поводу законов и компенсаций см. Реабилитация. Т. 2. С. 181–183, 194–197, 333–334 и Adler. Gulag Survivor. P. 186–190. . [14] Мне очень редко доводилось слышать о том, чтобы вещи репрессированных — хотя бы фотографии — были бы возвращены им после освобождения (если не считать тех, что сохранили родственники и друзья). Зато я знаю много случаев, когда эти вещи обнаруживались в семьях детей и внуков следователей НКВД либо продавались ими. См. также Савельева Людмила // Известия. 1992. 5 мая; Кокурин Александр и Моруков Юрий. Гулаг // Свободная мысль. 2002. № 2. С. 109; Радек. О своём; Сбитнев В. // Известия. 1991. 13 июня. По поводу Вышинского см. Челищева Вера // Новая газета. 2008. 7–9 июля, а о его роли в сталинском терроре — Ваксберг Аркадий. Царица доказательства: Вышинский и его жертвы. — М., 1992. Зато большинство бывших репрессированных, в итоге, получили право на медицинское, в частности, стоматологическое обслуживание (последнее было особенно важно), жильё, работу, пенсию и другие, пусть и скромные, привилегии, которые давала система советского соцобеспечения. Пенсионная реформа 1956 года, например, расширила понятие трудового стажа, включив в него (по умолчанию) годы принудительного труда {61} 61 Ефимов Е. Правовые вопросы восстановления трудового стажа реабилитированным гражданам // Социалистическая законность. 1964. № 9. С. 42–45; Заверин Лев // Союз. 1990. №51. С. 9. .

Восстановление этих преимуществ полноправного гражданства не было ни автоматическим, ни легким делом. Будучи осуждёнными «по закону», бывшие репрессированные нуждались и в официальном снятии обвинения — «реабилитации» — которую справки об амнистии и освобождении, как правило, не давали. Без этого статуса многие жертвы не имели права проживать в крупных городах, даже если были оттуда родом, или вернуться в квартиру, где жили до ареста. Обретение заветной справки о реабилитации, которая должна была перечеркнуть их собственное или их погибших родственников «темное прошлое», оборачивалось ещё одной бюрократической волокитой {62} 62 См. Adler. Gulag Survivor. P. 103, 161. См. также Голоса. С. 225; Реабилитация. Т. 1 и 2. По поводу невозможности вернуться в родной дом или город см. Орлова и Копелев. Мы жили в Москве. С. 25. .

И здесь опять-таки проще было тем, кто мог рассчитывать на влиятельную поддержку. Активными «ходатаями» за пожилых коммунистов обычно выступали немногие избежавшие репрессий большевики «ленинской гвардии»: Григорий Петровский, Елена Стасова, Вячеслав Карпинский и, как мы ещё увидим, даже сами Хрущёв с Микояном. За деятелей культуры хлопотали такие, например, известные писатели, как Илья Эренбург, у которого секретарём работал бывший зек, и Константин Симонов {63} 63 Голоса. С. 185–186; Реабилитация. Т. 2. С. 370–371, 456-62, 474–475; Rubinstein Joshua. Tangled Loyalties. — New York, 1996. P. 287–291, 303. По поводу Стасовой и Симонова см. Орлова и Копелев. Мы жили в Москве. С. 25. A.M. Ларина и несколько её друзей были среди тех, кому помогли эти люди. По поводу секретаря Эренбурга см. Сараскина. Александр Солженицын. С. 535–536, а по поводу Симонова — Каплер. «Я» и «мы». С. 212. . Тем, кому не так повезло, приходилось проходить череду долгих, волокитных процедур. Тем не менее, за десять лет правления Хрущёва (1954–1964) от 700 до 800 тысяч жертв сталинских репрессий были реабилитированы, многие из них — посмертно {64} 64 Adler. Gulag Survivor. P. 171, 177; Землянушин Иван // Труд. 1992. 24 декабря. . [15] Противоречия между приведёнными цифрами, скорее всего, нет, так как они охватывают разные периоды: первая — 1954–1961 годы, вторая, судя по всему, — 1954–1964 годы. Миллионам других пришлось ждать ещё двадцать лет — до прихода нового советского лидера-реформатора.

По сравнению с двумя последующими десятилетиями, хрущёвское руководство благоволило бывшим репрессированным, но отношение к ним снизу, со стороны бюрократического аппарата и общества, было далеко не однозначным. Среди чиновников встречались те, кто сочувствовал сталинским жертвам и оказывал поддержку, но большинство смотрело на вчерашних зеков «с подозрением». Партийное начальство называло реабилитацию «тухлой» и не доверяло людям с «нечистым» прошлым. (Особенно «нечистыми», в их глазах, были уцелевшие родственники уничтоженных Сталиным первых советских руководителей, в том числе вдова и дети Бухарина и дочь Рыкова Наталья.) Эти партийные и государственные функционеры ставили препоны на всём пути их возвращения, от освобождения до реабилитации. Даже в тех случаях, когда закон был на стороне зеков, бюрократы зачастую отказывались выдавать им необходимые документы, суды выносили решения не в их пользу, государственные чиновники отклоняли их обращения, академические начальники ставили на них клеймо «невыездной», а секретари парткомов наказывали издателей, одержимых «манией борьбы за справедливость». «Клеймо-то снято, а пятно осталось», — эти слова одного чиновника, обращенные к реабилитированному зеку, вероятно, выражали позицию многих {65} 65 Сараскина. Александр Солженицын. С. 456; Adler. Gulag Survivor. P. 179 and passim (об участии в официальной оппозиции Молотова см. Голоса. С. 214). О других примерах обструкции см. Доднесь тяготеет. Под ред. Семена Виленского. Т. 1. — М., 1989. С. 5; Анохин Г. // Известия. 1988. 23 марта; Зарубин Н. // Там же. 1995. 31 марта; Лесная промышленность. 1989. 1 мая. По поводу Рыковой см. Московская правда. 1989. 19 февраля и 21 апреля. . Реакция общества также не была единодушной. Вернувшиеся зеки рассказывали много случаев проявления радушия и участия к ним, причём не только со стороны друзей и близких, но и совсем посторонних людей. Нарождающаяся либеральная интеллигенция и образованные молодые люди видели в них «нечто романтическое» и принимали «как героев». Так, пользовавшийся законным уважением и даже любовью Евгений Гнедин стал «героем поэмы» в одноимённой нашумевшей публикации {66} 66 По поводу приема см. Зараев // Огонёк. 1991. 15 ноября; Adler. Gulag Survivor. P. 186; Гинзбург. Крутой маршрут. С. 638–639. По поводу поэмы см. Корнилов Владимир // Московский комсомолец. 1866. 13 июля, а также Гнедин Евгений. Выход из лабиринта. — М., 1994; Орлова и Копелев. Мы жили в Москве. С. 59–63. О жизни Гнедина см. его мемуары Катастрофа и второе рождение. Amsterdam, 1977 и Cohen. Sovieticus. — New York, 1986 (exp. ed.). P. 104–107. . Однако многие рядовые граждане отнеслись к ним с враждебной подозрительностью — в основном, похоже, из-за мощного всплеска преступности, сопровождавшего массовую амнистию 1953 года (читатели, возможно, помнят позднесоветский фильм о тех событиях «Холодное лето 1953 года»), а также из-за прочно засевших в их сознании сталинских обвинений в адрес «вредителей, изменников и убийц». Разницы между освобождёнными уголовниками и политическими заключёнными они не видели {67} 67 По поводу амнистии см. Dobson Miriam // Jones Polly, ed. The Dilemmas of De-Stalinization. London, 2006. P. 21–40 и Солженицын. Архипелаг Гулаг. Т. 3. С. 474. .