Дмитрий Безьев - Украина и Речь Посполитая в первой половине XVII в.

Вопрос об умалении царского имени частными лицами в Речи Посполитой, а, следовательно, по мнению отечественной дипломатии, и непризнании территориальной целостности московского государства, поднимался во время посольства 1644 г. боярина князя Львова и думного дворянина Пушкина. В статейном списке (отчете) этого посольства читаем речь посла князя Львова: «А великого государя нашего его царское величество именование великому государю вашему его королевскому величеству и впредь будущим государям польским и князем литовским и всем панам рады всей Речи Посполитой Коруны и великого княжества литовского описывать и на всяких станах людем именовать по его царскому достоинству великим государем царем и великим князем всеа Русии самодержцем с полным его государским тителы и брата его великого государя вашего его королевское величество именование его описывать столькими ж титлами по посольскому договору» [296]. «Государь наш его царское величество к брату своему к великому государю вашему к его королевскому величеству послов своих и послам <���…> к королевскому величеству о том с ними писал чтоб королевское величество тем людем которые такое зло делали великого государя нашего его царское величество именование писали не по пригожему обоих великих государей вечного утвержденья неостерегая его царского величества чести велел за великие вины учинить казнь, а за меньшие вины велел учинить наказание жестокое» [297]. Здесь стоит заметить, что польский король, даже если бы захотел, никого из шляхты казнить не мог. Приговор выносил только сословный суд (см. главу 1 настоящей работы). Здесь мы видим либо злонамеренное выдвижение заведомо невыполнимых требований со стороны российского правительства, либо незнание им законодательства Речи Посполитой, то есть налицо некомпетентность служащих Посольского приказа, готовивших «Наказ» посольству. Наиболее вероятна первая причина. Это, скорее всего, попытка оказать давление на короля с тем, чтобы он «попридержал» магнатов и шляхту вообще. Попытка, надо сказать, не имеющая особых шансов на успех, так как власть короля в середине XVII в. уже была практически номинальной, что мы и показали в первой главе.

Но более всего московские власти опасались, что кто-либо из польских магнатов, как это уже бывало в начале XVII в., «запустит» в Россию нового самозванца. Хотя власть новой династии была крепка и легитимна в глазах российского общества и ее элиты, тем не менее пристальнее всего из Москвы следили именно за процессом воспроизводства самозванцев на территории Речи Посполитой. Сбор информации на эту тему, видимо, был поставлен чрезвычайно хорошо. В середине XVII в. «царевичей Дмитриев», разумеется, больше не было, зато появились сын царя Василия Шуйского и сын Марии Мнишек и Лжедмитрия Первого. На территорию России они не переходили, но сам факт их появления крайне раздражал российское правительство. (Вспомним еще раз, что XVII в. зовется «бунташным», а означает это, что из любой «искры» могло разгореться настоящее «пламя»).

В отчете посольства князя Львова 1644 г. по поводу «самозванческого» вопроса читаем: «Ведомо великому государю нашему царю и великому князю всеа Русии самодержцу царскому величеству учинилось подлинно что в прошлом <���…> году в генваре пришел и с Черкас в Польшу в Самборщину к попу вор лет в тридцать или мало больше. И учал у того попа жить в наймитах для работы. <���…> И тот поп увидел у того вора на спине воровское пясно написано. И отвел его в монастырь к архимариту (Илецу?). И ему и архимарит осмотря у того вора пясно отвел ево х подскарбею коруному х Яну Миколаю Даниловичу. И подскарбей Ян Миколай Данилович того пясна на нем осматривал и ево распрашивал и он назывался князь Семеном Ва сильевичем Шуйским царя Василья Ивановича сыном. А пясно де у него на спине то знак будто от царского сына. А взяли де ево черкасы в те поры как царя Василья Ивановича с Москвы повезли в Литву и с тех мест жил он в черкасех. И подскарбей держал ево у себя и сказывал про него и про его признаки коруны польской шляхте и всяких чинов людем. И шляхта и вся Речи Посполитая приказали подскарбею его беречь и на корм и на платье приказали ему давать из скарбу. И подскарбей того вора отослал опять в тот же монастырь к архимариту (Илецу?) для ученья руской грамоты языку. И на платье и на корм давал ему подскарбей из скарбу. И нынче тот вор в Польше. Да государь же ваш королевское величество держит в… (неразборчиво) литовском в иезувицком монастыре другого вора. А тот вор лет в тридцать ж и больши. А на спине у нево помеж плеч воровское пясно. А сказываетца от вора растриги сын который отступя Бога и предавая Сатане отвергая православную христианский веры и обругав иноческий образ скинув с себя чернеческое платье изъезжав с Москвы в Литву и возгордился. Называетца государевым сыном блаженные памяти великого государя царя и великого князя Ивана Васильевича всеа Русии царевичем Дмитреем Ивановичем. <���…> И ныне того вора которого называетца ростригиным сыном держат в Литве многие лета. А берег ево при себе Лев Сапега. А как Лев Сапега умер и с тех мест живет он при королевском величестве и маетности ему в Литве даны в Бресте Литовском и от государя вашего от его королевского величества идет ему жалованье. А сказывает тот вор про себя будто ево на Москве велено было повесить. Будто повешен иной малой а он збережон и печать будто на нем есть царская. И великому государю нашему его царскому величеству что такое непригожее и злое дело государя вашего его королевского величества стороны вычиняется. И какими мерами такие баламуты у вас в Польше и в Литве мимо их обоих великих государей вечного докончания и крестного целования. А государь ваш королевское величество и вы паны рада того не остерегаете таких баламутов в свое земле не унимаете» [298]. Здесь стоит отметить, что незадолго перед выступлением Б. Хмельницкого один из «баламутов» как раз пришел «от черкас». Что, безусловно, еще раз продемонстрировало российскому правительству, что от запорожских казаков можно ожидать любых неприятностей.

Правительство Московского государства опасалось, разумеется, и «тлетворного влияния Запада». Это, вообще, характерно для отечественной политики, имевшей, за исключением небольших отрезков времени, более или менее охранительный характер. От контактов с Западом, а в XVII в. это, в основном, как раз Речь Посполитая (хотя ее, в полном смысле этого слова, западной страной как-то язык не поворачивается назвать; вспомним, хотя бы пресловутый «сарматизм») ожидали ущерб отечественной политической, социальной традиции, а паче всего – православию, древнему благочестию, то есть ущерб самим основам российской жизни. «Запад», как и положено, настаивал на экономической, религиозной и личной свободе (применительно к XVII в., разумеется). «А будет паны рада учнут говорити чтоб обои великие государи один другому людем надобе свое называть и через свою землю без обыску и зацепни вольного проходу не боронить что на обе стороны вельми прибыточно быти может. И послам великим говорити что им великим послам о том от царского величества ненеказано. И на это великого государя его царского величества изволенья не будет. Потому то дело новое преж сего в великом российском государстве того никак не повелося. Потому что в том найму ратных людей торговым людем и поселянам будет насильство и налоги и для того на то царское величество не изволяет. И чего преж сего николи не бывало. И тому новому делу ныне быть непригоже. Для того что великого государя нашего людем ни в которые окрестные государства к великим государям служити преж сего николи не хаживали и ныне не ходят. Потому что они православые христианские веры греческого закону. Только им ходить на службу в чужие государства а попов руских с ними не будет приходить не учнут. И они учнут помирать без покаяния. И для того тому быти непригоже. А буде паны рада учнут говорити чтоб для большия крепости и совокупленния надежные братские приязни ствержденье оба великие государи дали вольность на обе стороны в царствах своих подданным своим служить при дворех или в войске и женитца и вольное набытие имения где хто излюбил и вольного жития позволять. Чтоб оба два в волном содеты были. Также б вольно церкви греческие и костелы в обоих государствах своих ставить. И о том бы не забороняти. И послам великим говорити воинским людем наияснейшего великого государя вашего Владислава короля польского и великого княжества литовского до царского величества и до его великих государств приезжати нет для чего. Потому что великий государь наш его царское величество против всякого своего государского недруга стоит своими людьми. А по времени смотря прибавливает и посторонних государств людей. Что и преж сего чинено было и (ясно?) много врямя. А чтоб польским или литовским воинским людем приезжать и отъезжать добровольно и того в московском государстве НИКОЛИ не бывало. И приезжати тем людем не для чего. А коли будет великому государю нашему понадобитца ратные люди в прибавку к руским людем и тогда смотря по мере и мысль будет. А ныне великому государю нашему ратных людей принимать и держать у себя без дела убыточно и не для чего. А народу польского и литовского люди в московском государстве на руских женах преж сего не женивались и своих дочерей за руских людей не выдавали. Для того что великое российское царство православные христианские веры греческого закона а в Польше и в Литовском люди разных вер и быти тому соединению мирскому плотцкому союзу невозможно что то будет к нарушенью нашие гречиские веры. Также церкви Божие и костелы во обоих государствах ставить непригоже и статися тому невозможно и в прежние лета как по смерти Стефана короля польского паны рада польские и литовские обирали на коруну полькую и на великое княжество литовское царского величества деда блаженные памяти великого государя царя и великого князя Федора Ивановича всеа Русии самодержца и в те поры его великого государя о тех вышепомяненных статьях просили. И он великий государь на те на все статьи непроизволил для соблюдения православныя христианския веры земного и временного царствия и славы света сего не пожелал. И ныне быть по тому ж и не вперед мимо того» [299].