Сергей Парамонов - История руссов. Варяги и русская государственность

Совершенно естественно может появиться мысль: как могла быть написана такая книга, как «Varangica»? Ответ мы находим отчасти в списке трудов Стендер-Петерсена. Оказывается, он вовсе не историк, — он литературовед (писал о Толстом, Гоголе, Максиме Горьком, Шевченко и т. д.), театровед, литературный критик, а главное — филолог. Он только филолог, касавшийся вопросов истории и пытавшийся найти «этимологические» доказательства исторических процессов.

Не разобравшись в том, что представляет собой русская летопись, как источник истории, он поверил авторитетам, начал свои построения и пришел к невероятным результатам. За основание он взял ложную гипотезу, которая, может быть, и была допустима для XVIII века, но вовсе негодна для ХХ.

Вторая его ошибка — ошибка метода. Он берет факты вне времени и пространства и окружающих условий и, главное, вовсе не испытывает их физическую, материальную основу. Для него люди и действия — какие-то нереальные фантомы, нечто вроде изображений действительных предметов в зеркале.

Вот он наткнулся на Roslagen и решил, что здесь корень Руси. Он не посмотрел, что жители этого Рослагена — прибрежные жители: рыболовы, мореходы, имеющие мало отношения к земледелию. Всё внимание Стендер-Петерсена — на том, можно ли объяснить с филологической точки зрения Roslagen, Ruotsi и т. д., т. е. с точки зрения словесной эквилибристики, носящей название филологии, но не подчиняющейся никаким правилам логики. Отсюда метаморфозы со шведами, превращающимися в конце концов в унтерменшей славян.

Да не усмотрят в этом преувеличения: ведь дело не в форме, а в сути. Гитлер делал это топорно-грубо, а Стендер-Петерсен, как эстет, деликатно-тонко. Поселяя целое государство шведов среди финнов, а главным образом славян, Стендер-Петерсен отказал последним в какой бы то ни было естественной человеческой акции: они не боролись против пришельцев, они не отстаивали своего «я», они были тестом, из которого соседи лепили всё, что им было угодно, даже имя свое эти унтерменши заимствовали у чужих.

Если Стендер-Петерсену не чуждо чувство реальности, он должен признать, что руссы всегда были энергичным и своехарактерным народом. Уже самые первые сведения истории о славянах говорят об их свободолюбии, независимости и стремлении настоять на своем. И эту силу и напористость духа они пронесли через века и показали в эпоху 1939–1945 годов чего они стоят.

Можно быть различного мнения о душевных качествах, уме и талантах славян, в частности руссов, но мирного, овечьего житья у них никогда не было и не будет. Страна, в которой еще на нашей памяти происходили кулачные бои и шли «стена на стену» ради одного удовольствия подраться, не могла быть в прошлом такой телятиной, какой ее рисует в своем воображении Стендер-Петерсен. Он глух и слеп прежде всего к фактам.

Не замечает он и другого: как он несправедлив к шведам. Можно ли допустить, что этот энергичный, сильный духом и телом народ вдруг переродился в совершенно другой, чужой народ, оставив тому только свое имя. Эстонцы, ижорцы, карелы, водь, комь и т. д. сохранили свое лицо, а вот шведы его потеряли! Где же у Стендер-Петерсена хоть капля здравого смысла?

Взявши предметом исследования историю руссов, Стендер-Петерсен совершенно не уяснил себе исторической перспективы, она немедленно исправила бы все его ошибки. Он вырвал отрезок истории руссов из его целого, перекрасил его на свой филологический лад, и пытается это уродство всунуть в связный поток истории руссов, но ни предыдущее, ни последующее совершенно не подходят к его представлениям. Это его не беспокоит: он высказал «новый» и «оригинальный» взгляд, блеснул метеором среди филологов и литературных критиков и т. д., но труд его для истории совершенно бесполезен.

До сих пор мы намеренно не касались некоторых подробностей, показывающих всю глубину «объективности» Стендер-Петерсена, ибо не хотели отвлекать внимания от основной линии изложения. Сейчас мы слегка коснемся и их.

Этот большой эрудит, прекрасно знающий литературу вопроса, делает вид, что вопроса о южном происхождении слов «русин» и «Русь» как будто не существует. А между тем Ключевский ясно говорит, что термин «рус» встречается у византийских писателей уже в V веке.

Доска об Одоакре в Зальцбурге говорит, что в 477 году «русины» разорили провинцию Норик. В 644 году правитель Дербента Шахриар жаловался, что у него двое врагов: «русы и хазары». О русах говорят и другие источники задолго до появления скандинавов на страницах истории.

Значит, кто-то был русом на юге и без шведского племени Русь. Мало-мальски уважающий науку исследователь, прежде чем перейти к построению новой гипотезы, должен был бы непременно рассмотреть вопрос о южном происхождении термина «Русь», доказать большую древность его на Севере, а затем уже разрабатывать вопрос о Северной Руси. Стендер-Петерсен этого не только не сделал, но обошел этот вопрос полным молчанием. С такой «объективностью» науки не создашь.

Вот Стендер-Петерсен нашел шведское племя Русь. Естественно, возникают вопросы: 1) как звали его другие скандинавы до его переселения, 2) как сами себя звали эти переселенцы, 3) как их звали славяне после переселения, 4) как их звали прочие шведы после переселения, 5) как их звали другие соседи, 6) почему все скандинавы страну новопереселенцев называли не «Русь», а «Гардарики», 7) почему скандинавы называли русов-славян не «русы», а «герцкр»?

Что из сочетания «гз» может получиться: гпз, газ, гоз и т. д., никто не сомневается. Но почему народ на южных склонах Карпат, еще со времен гуннов, называет себя только «русинами», и это Стендер-Петерсен обходит полным молчанием.

Странно слышать, что Рюрик — это скандинавское имя; мы уже указывали, что у поляков было имя Ририк, у западных славян Рерик, существовал в области славян город Рериг, было славянское племя «ререков». Обо всем этом Стендер-Петерсен не мог не знать. Зачем же о спорных вещах высказывать столь категорические утверждения?

Стендер-Петерсен, далее, глубоко ошибается, говоря, что Рогволод — «чисто скандинавское имя». Имя это — совершенно славянское: Рог — волод (владетель рога), подобное «Все — волод» и т. д. Другое дело, что оно может быть славянизированной формой от «Рагнвальд», но это надо доказать.Метод мышления Стендер-Петерсена и иже с ним примитивен до… скажем, крайности. Если какое-то славянское слово хоть в какой-то степени похоже на скандинавское, он решает: слово это германского корня. Предвзятость вопиющая. А почему не наоборот? Почему Рагнвальд не есть скандинавская форма Рогволода славян? Разве Valdimar не есть испорченное славянское «Владимир»? И разве не сам Стендер-Петерсен утверждает, что слова, славянские слова, такие как торг, сиг, кнут и т. д. вошли в состав скандинавских языков? У кого больше шансов повлиять на соседа: у многомиллионной Руси, с ее городами и богатствами, или у Скандинавии с ее населением в 200 000 человек, бедной и культурно отсталой?