Пантелеймон Кулиш - ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 2)

смеялись над этой мерой, говоря, что Господь Бог совсем оставил Ляхов, так как у них

нет иной надежды на свою оборону, кроме просьбы. Но это записал в своем дневнике

князь Радивил; он же, который мог бы сделать из польского своего отечества

государство героев, смотрел на него молча, как на государство трусов, управляемых

глупцами.

Его презрения не уменьшила сцена, происшедшая на другой день в собрании

сенаторов и земских послов. Среди собрания появился

.

321

сепдомирский воевода, князь Доминик Заславский. У наследника нашего

„святопамятнаго" не хватило духу показаться во Львове, зато хватило бесстыдства

оправдывать свое бегство из такого войска, „которое могло бы завоевать самый

Константинополь". Оно, это бесстыдство, -было его родовым достоянием, и

проявилось в его дядюшке, когда он, ради округления своих владений, сделал из

наследницы старшего брата сумасшедшую страдалицу; когда, храня в подземелье

миллионы, выпрашивал у сеймового правительства пособие для почин. ки укреплений

своего воеводского города; когда допустил уморить своего гостя в мариенбургской

тюрьме, а возлагавшим свои надежды на 15 и 20 тысяч готового у него ополчения

проповедывал терпенье, терпенье и терпенье... В кратких, но ясных словах изоббразпл

литовский канцлер сцену общественной безнравственности, которая совершилась при

появлении на сейме двойника князя Василия, а именно вот в каких:

„Маршал Посольской Избы спросил: угодно ли собранию выслушать от

сендомирского воеводы, по каким причинам войско так постыдно бежало? В это время

произошла суматоха*), сенаторы начали один за другим исчезать, и маршал отложил

этот предмет до другого дня" (который никогда не наступил).

Почему пе наступил он никогда, это лучше всего мог объяснить наш Адам

Свеитольдич. Еще в 5 заседании он, по малорусской пословице: „поможи, Ббже, и

нйипим, и вашимъ", оправдывал присоветованного панам фельдмаршала, а вместе с

ним и весь триумвират, в таких выражениях:

„....Каждый пойдет с королем охотнее, хоть бы и я сам, потому что король будет

свидетелем и награждателем подвигов наших (bo bodzie oculatus abo spectator et

renumerator laborum). Да что? я выскажу вам свои чувства, как член свободной

Республики: какое мы теперь получили вознаграждение за нашгс потери? Все вы,

господа, нас браните, и еще слава Богу, что не бьете. Вот и бедняжки гетманы,—что им

было делать? Более сотни наших хоругвей ударили мужественно; потеря в пих

оказалась великою. Битва, господа, была настоящая: труп с обеих сторон падал густо"

(здесь Кисель забыл о собственной реляции, как и

*) Из сеймового дневника видно, что суматоха произошла по случаю внесения

сенаторских кресел в Посольскую Избу. О бегстве сенаторов из заседания дневник

выразился осторожно: „Chcieli Panowie Senatorowie iњж za trzкsиam swemi w poњrodek

Koиa naszego, ale siк zaњ z jakiejsi przyczyny rozmyњlili".

T. и.

41

322

.

во втором донесении о своих медах). „Мы тогда, видя, что силы наши никоим

образом не могли устоять против неприятеля, решили отступить (concluseramus

relyrowaж sio) к Константинову, а несчастная судьба Республики сделала то, что наше

постановление повело к бегству (quod tandem Infelici fato Reipubticae accidit, їe to nasze

postanowienie w rozsypkк poszиo)*.

Умел Адам Свентольдич выпрашивать поташные буды у московского царя не для

своей корысти, а единственно для его славы; умел заискивать милости и у польских

королят; но всего больше умел он выражаться так, что само постановление панское

бежало (poszиo w rozsypkк), а не паны. Он заставил наконец общественное мнение в

пилявецких региментарях видеть спасителей польской будущности, потому что,

благодаря их бегству, уцелел цвет национальной знати (flos nobilitatis). В настоящем

случае оправдание тех, которых люди неразсудительные готовы были казнить за *их

„экзорбитанции*, завершилъ* он, как бы выразился Поляк, rubasznie, по-козацки:

„Если будете заниматься экзорбитанциями*(вместо избрания короля), „то и права наши

будут у чорта в зубах, и вольности у двух чертей, а наши затылки очутятся под острой

саблей пана Богдана*. Это была речь подобного к подобным.

В 25 заседании (5 ноября) земские послы потребовали от сенаторов, чтоб онп

продолжали свои совещания о депутации, или чтоб уж совсем ее бросили, так как и

самое время исключает ее (juї czas jej sam excluditur).

По войсковым спискам, разбежавшагося войска оказывалось на-лицо 9.000. Прочие

притаились в среде доматоров, не имея охоты нюхать козацкого пороху. Они шли не на

войну под начальством Князя Доминика, а на выставку. Они хотели воевать с хлопами

нагайками своей 200.000-ой челяди, а не своими драгоценными саблями. Естественно,

что для таких кудреглавых Данаев Кисель был самым подходящим Нестором.

В 26 заседания (6 ноября) сеймующпх панов заняла, как детей, исповедь (confessata)

пленных Козаков, представленная каптуровым судьею, присутствовавшим при их

пытке* Вымученные у них признания заключались в 8 пунктах, а именно:

1. Михайло Дружченко, из Белой Церкви, показал, что был под Кумейками в

составе реестровых Козаков (которые, подобно пилявецким рыцарям, бежали без боя);

что Барабашенко, Идляшенко и Хмель были у короля в ночной раде, в присутствии

семи сенаторов; что король дал им привилегии на увеличение войска и на

.

323

морской поход; что Хмель, напоивши Барабашенка, послал его пояс к его жене; что

она, по этому знаку, выдала ему королевские листы, и что этими листами он взбунтовал

чернь.

2. Надоело уже и самой черни воевать. Козаки кричат на Хмеля; но он, не доверяя

им, держит при себе 6.000 жолдовых Татар, которые отправляют и стражу, и спят у его

палатки.

3. Приковал было Хмельницкий Кривоноса, но он окупился великими деньгами.

4. Киевский архимандрит (это значит митрополит), бывши у Хмеля, имел с ним

тайные рады, и Хмельницкий отослал его с почетом, под охраною нескольких сотен

коней.

5. Причиною бунта были притеснения Козаков со стороны коммиссаров, которые

вымогали еженедельно у Козаковъ—то лисицу, то по 3 злотых деньгами. Какую бы

большую рыбу ни поймал козак, плотву отдавали ему, а главную—пану *).

6. Другой козак говорил на пытке согласно с первым, только прибавил, что

Хмельницкий послал войско под Замостье, и что, как только будет король, то и война и

эти бунты тотчас прекратятся.

7. Третий показал, что под Пилявцами на другой день козаки хотели было уже

бежать. Множество молодцов начало было уже расходиться; но Хмель расставил по

дорогам сторожу, которая частью убивала беглецов, а частью приводила к

Хмельницкому, и Хмель велит „завдавать" им разные муки: вешать, четвертовать etc.,